У фонтана я напилась холодной, почти ледяной воды. Тошнота, кажется, слегка улеглась, и головная боль отпустила. Я села на скамейку у решетки. Узницы, такие же, как я, стирали белье. Здесь же бегали дети, посаженные в тюрьму вместе с матерями. Мягкое мартовское солнце сияло в голубом небе, и оставалось только сожалеть, что здесь, во дворе Ла Форс, нет ни одной зеленой травинки. Не видно даже почек на деревьях.
Весна девяносто четвертого. Для меня она была самой страшной в жизни. Повсюду лилась кровь, над всеми царствовал Робеспьер. Я как-то даже утратила нить происходящего, перестала следить за событиями – до того они были похожи и не несли никаких иных изменений, кроме как к худшему. Но, кроме политической, была еще, так сказать, естественная весна. И она меня даже сейчас радовала. Что-то пробуждалось в душе, тянулось ввысь, как тянется растение навстречу солнцу.
«А ведь у меня задержка», – подумала я.
Уже много дней я просыпалась по утрам, надеясь ощутить знакомую боль внизу живота. Но ничего не происходило. Последние месячные недомогания были в начале февраля, а сейчас вторая декада марта подходит к концу. Следовало ли из этого делать выводы?
Конечно, можно было, успокаивая себя, вспомнить, что я давно испытывала сомнения насчет того, что со мной по женской части все в порядке. Кроме того, задержки случались и раньше.
Но ведь именно сегодня я почувствовала тошноту. Легкую, но достаточно отчетливую.
Мурашки забегали у меня по спине. Если догадки правильны, то я даже не знаю, кто виновник? Этот вопрос поверг меня в ужас. Рене? Или, может быть, Сен-Жюст? Понять это не было никакой возможности. Оба они в равной степени могли быть виноваты.
И не было никакой моей вины в том, что я попала в такую ситуацию.
При одной мысли о том, что я, возможно, беременна от Сен-Жюста, мне представилось, что где-то внутри моего тела поселился страшный гигантский полип, отвратительный вампир, сосущий из меня кровь… От него надо избавиться… Если бы я могла, я бы выцарапала его из себя пальцами. Мне в голову приходили самые страшные мысли. Нет, ни за что на свете я не могу терпеть эту дрянь внутри себя… меня так и колотит от отвращения!
Я попыталась вспомнить, что ощущала в то время, когда ждала Жанно и Луи Франсуа, но потом поняла, что это бессмысленно. В таком нервном состоянии я все равно ничего не могла вспомнить. Да и какая от этого польза?
– Что же вы не присоединились к нам, Сюзанна? Мы с Авророй играли в мяч, а вы нас словно не замечаете!
Встрепанная, раскрасневшаяся, Изабелла села рядом, отбросила с лица влажные черные волосы. Аврора примостилась у нее на коленях. Я поневоле подумала, как контрастирую с этой веселой, полной жизни парочкой – я, со своим бледным лицом и трагическим выражением в глазах.
– Аврора, ступай еще поиграй, – сказала я медленно.
– Но я уже устала, мама!
– Ступайте, я прошу вас, мадемуазель! – повторила я даже резче, чем намеревалась. – Нам нужно поговорить без вас.
Ошеломленная Аврора ушла. Изабелла тоже была поражена.
– Вы сами на себя не похожи, моя милая! Как это вы себя ведете?
– Послушайте, Изабелла, – сказала я прерывистым голосом, – что бы вы мне посоветовали, если бы я забеременела?
Сначала она молчала. Потом удивленно отозвалась:
– А что, это так?
– Не знаю… Пока не знаю. Но это ужасно – то, что со мной происходит!
Очень сбивчиво я пересказала ей то, о чем думала недавно. Изабелла слушала внимательно, но лицо ее оставалось спокойным.
– И это все? – спросила она.
– Да.
– Я, признаться, не поняла, по какой причине вы так страдаете.
– Не поняли? Но, Боже мой, это же проще простого… Представьте, каково мне сознавать, что, возможно, я беременна от этого монстра, этого ничтожества и убийцы! Да один вид его вызывает у меня тошноту! Одна мысль о нем! Ну, вы же женщина, Изабелла, вы легко можете понять мои чувства! Я просто задыхаюсь от омерзения…
Горло у меня сжали спазмы. Изабелла погладила меня по плечу, но я чувствовала, что она не воспринимает моих объяснений.
– Сюзанна, вы сосредоточились на том омерзении, которое испытываете к этому негодяю, и совершенно упустили из виду другую сторону этого вопроса.
