Семьдесят дней пребывания в Консьержери сделали Марию Антуанетту старой и больной женщиной. Ее белый чепец покрывал совершенно седые волосы, покрасневшие глаза свидетельствовали о перенесенных страданиях, бледные губы были плотно сжаты. Тридцативосьмилетняя женщина выглядела теперь шестидесятилетней. А я смотрела на нее и с невыносимой болью вспоминала первую красавицу Франции, очаровательную, ослепительную, грациозную, как сама любовь, легкомысленную блондинку с глазами такими голубыми и сверкающими, как два драгоценных сапфира, великолепную королеву, настоящую женщину, один звук голоса которой чаровал всех мужчин. Я вспоминала королеву в чудесном платье из синего шелка и серебристой парчи, прелестную и добрую, как ангел, легкомысленную и расточающую улыбки графу де Ферзену… Увы, любящий ее граф был теперь далеко. И весь былой блеск прекрасной королевы теперь вменяется ей в преступление.
Но как жестоки должны быть люди, чтобы поступить так с женщиной! Как жестоки! Они напали на Марию Антуанетту, угрожали смертью ей и ее детям, а теперь судят ее за то, что она посмела защищаться.
Тусклым голосом Фукье-Тенвиль монотонно зачитывал обвинительный акт. Королева почти не слушала его. Она знала все эти обвинения. Ни разу, даже когда читали самое ужасное, она не подняла головы, и только ее пальцы равнодушно, словно на клавесине, играли что-то на подлокотнике. Я заметила, что две траурные ленты спущены с ее белого чепца. Мария Антуанетта хотела предстать перед судом вдовой Людовика XVI, французского короля.
– После проверки доказательств, переданных общественным обвинителем, было установлено, что, подобно Мессалине, Брунгильде, Фредегонде и Екатерине Медичи, называвшими себя когда-то королевами Франции и чьи позорные имена никогда не сотрет история, Мария Антуанетта, вдова Людовика Капета, стала бичом и вампиром французского народа сразу, как только появилась во Франции.
Я слушала это безумие, удивлялась, до какой степени может дойти людская глупость, ненависть и бесстыдство. Да ведь Мессалина никогда не называла себя королевой Франции, Мессалина из другой истории, из Древнего Рима… А во времена Брунгильды и Фредегонды во Франции еще не было королевства… Какие невежи и тупицы составляли этот акт. Стоило ли удивляться тому, что инкриминировалось королеве потом: дескать, Мария Антуанетта поддерживала политические связи с человеком, которого звали «королем Богемии и Венгрии», передавала миллионы императору, принимала участие в «оргии» фландрского полка, разожгла гражданскую войну, убивала патриотов, выдала иноземцам военные планы. И в довершение было сказано:
– Она была такой развращенной и преступной, что, посмеявшись над всеми человеческими и естественными законами, не побоялась предаться разврату со своим сыном Луи Шарлем Капетом, – даже подумав или сказав об этом, мы уже содрогаемся от ужаса.
Если кто и содрогнулся от ужаса, то это я. Мне захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не присутствовать на этом гнусном сборище, не слышать этих мерзких речей. Что он сказал, этот подонок? Что он посмел сказать?! Была ли мера низости этих людей? У меня перехватило дыхание. Уж не ослышалась ли я? Королеву обвинили в кровосмешении с собственным сыном, тем мальчиком, которого она так любила, при болезни которого становилась сама не своя, с мальчиком, которому было всего восемь лет!
Облик самой Марии Антуанетты вернул мне спокойствие. Она была такой ледяной в своем презрении к происходящему, что ни один мускул не дрогнул у нее на лице. Вздох вырвался у меня из груди. Я страстно хотела надеяться, что королева этого не слышала. Увы, я и сама понимала, что это лишь иллюзорная надежда…
– Ваше имя, возраст и профессия.
Это был формальный вопрос. Все и так знали, кого судят. Королева назвала себя очень спокойно и сдержанно:
– Мария Антуанетта, родом из Австрийской Лотарингии, тридцать восемь лет, вдова короля Франции.
Фукье-Тенвиль, словно стараясь соблюсти все формальности, спросил, где она жила в момент ареста. Мария Антуанетта, не выказывая иронии, ответила:
