Теперь Тома Саффари взяла досада. Такое горе — это уж чересчур. Обычно Вайолет куда сдержанней. Видно, всё этот проклятый климат. Женщины тут делаются нервные, легко теряют равновесие, Вайолет уже четыре года не была дома. Теперь она больше не прятала лицо. Лежала на самом краю софы, того гляди упадет, от нестерпимого горя рот раскрыт, из глаз, что уставились в одну точку, катятся слезы. Совсем стала как безумная.
— Выпей еще немного бренди, — сказал он. — Постарайся взять себя в руки, дорогая. Сколько ни убивайся, Нобби всё равно уже ничем не помочь.
Вайолет вдруг вскочила и оттолкнула его. И с ненавистью на него посмотрела.
— Уйди, Том. Не нужно мне твоё сочувствие. Я хочу побыть одна.
Она метнулась к креслу, опустилась в него. Откинула голову, несчастное побелевшее лицо исказила мучительная гримаса.
— Ох, как несправедливо, — простонала она. — Что теперь будет со мной? О Господи, лучше б мне умереть.
— Вайолет.
В его голосе прорвалась боль. Он тоже был на грани слёз. Она нетерпеливо топнула ногой.
— Уходи. Я же сказала, уходи.
Он вздрогнул. Уставился на неё, и вдруг у него перехватило дыхание. По его массивному телу прошла дрожь. Он шагнул к ней, остановился, но всё не спускал глаз с её белого, исполненного мукой лица; он так на неё смотрел, будто что-то в её лице его ошеломило. Потом опустил голову и, ни слова не сказав, вышел из комнаты. Прошел в маленькую гостиную в глубине дома и тяжело опустился на стул. Сидел и думал. Скоро прозвучал гонг, призывающий к ужину. А он ведь не искупался. Кинул взгляд на руки. Нет, не до мытья ему. И медленно направился в столовую. Велел слуге пойти сказать Вайолет, что ужин готов. Слуга вернулся и объявил, что она ничего не желает.
— Ну ладно. Тогда подавай мне, — сказал Саффари.
Он налил Вайолет тарелку супу, положил тост, а когда подали рыбу, положил кусок на тарелку для неё и велел слуге ей отнести. Но тот мигом всё принес обратно.
— Мэм говорит, она ничего не хочет, — сказал он.
Саффари ужинал один. Ел по привычке, вяло, одно знакомое блюдо за другим. Выпил бутылку пива. Когда кончил, слуга принёс ему чашку кофе, и он закурил черуту. Он сидел не шевелясь, пока не кончил. Он думал. Наконец встал и вернулся на большую веранду, где они всегда сидели. Вайолет, по-прежнему съежившись, полулежала в кресле. Глаза её были закрыты, но, услышав его шаги, она их открыла. Он взял легкий стул и сел напротив неё.
— Кем был тебе Нобби, Вайолет? — спросил он.
Она чуть вздрогнула. Отвела глаза, но ничего не сказала.
— Я никак не возьму в толк, почему ты пришла в такое отчаяние, услыхав о его смерти.
— Это ужасный удар.
— Конечно. Но как-то странно, чтобы из-за смерти просто друга вот так совсем потерять себя.
— Не понимаю, что ты говоришь, — сказала Вайолет.
Она с трудом произносила слова, он видел, губы её дрожат.
— Я никогда не слышал, чтобы ты называла его Хэл. Даже его жена звала его Нобби.
Вайолет ничего не ответила. Глаза её, полные горя, уставились в пустоту.
— Посмотри на меня, Вайолет.
Она слегка повернула голову и равнодушно взглянула на него.
— Он был твоим любовником?
Она закрыла глаза, и из них покатились слезы. Рот был странно искривлен.
— Тебе совсем нечего сказать?
Она помотала головой.
— Ты должна мне ответить, Вайолет.
— Я не в силах сейчас с тобой разговаривать, — простонала она. — Как можно быть таким бессердечным?
— Боюсь, я не очень способен сейчас тебе сочувствовать. Нам надо поговорить начистоту теперь же. Дать тебе воды?
— Ничего я не хочу.
— Тогда ответь на мой вопрос.
— Ты не имеешь права спрашивать об этом. Это оскорбительно.
— Ты что ж, хочешь, чтоб я поверил, будто такая женщина, как ты, услыхав о смерти знакомого, способна упасть в обморок, а придя в себя, станет так вот заливаться слезами? В такое отчаяние не впадают даже из-за смерти своего единственного ребенка. Когда мы узнали о смерти твоей матери, ты, конечно, плакала, и я знаю, тебе было очень горько, но ты искала утешения у меня и говорила, ты не знаешь, что бы стала делать без меня.
— Но сегодня это такая ужасная неожиданность.
— Смерть твоей матери тоже была неожиданной.
