— Полиция, — прохрипела Дорис Фриман. — Где полицейский участок? Я гражданка Соединенных Штатов… у меня пропал муж… мне нужно в полицию.
— Что случилась, моя хорошая? — спросила женщина с искренней тревогой в голосе. — У вас такой вид, словно вас через пресс пропустили, правда.
— Вы попали в аварию? — спросил старик. — Где ваша машина?
— Нет. Нет… не в аварию… Пожалуйста… здесь есть поблизости полицейский участок?
— Вон там, чуть подальше по Тоттенхэм-роуд, — сказал мужчина и достал из кармана пачку сигарет. — Закурить не хотите? По-моему, вам сейчас не помешает.
— Спасибо. — Дорис взяла сигарету, хотя бросила курить почти четыре года назад. Старик поднес ей зажженную спичку, но у нее так дрожали руки, что она никак не могла прикурить.
Он взглянул на женщину в платке.
— Пожалуй, я ее провожу до участка, Эвви, чтобы уже убедиться, что с ней все в порядке.
— Я тоже с вами пройдусь, — сказала Эвви и приобняла Дорис за плечи. — Так что с вами случилось, моя хорошая? Вас пытались ограбить?
— Нет. Просто… я… я… улица… там был серый кот, одноглазый… улица распахнулась… я это видела… они что-то такое сказали про Слепого Дудочника… надо найти Лонни!
Дорис понимала, что несет полную чушь — какой-то бессвязный бред, — но ничего не могла с собой поделать. И потом, сказала она Веттеру и Фарнхэму, наверное, это был не совсем бред, потому что мужчина и женщина вдруг напряглись и попятились прочь, как будто в ответ на вопрос «что случилось?» Дорис доверительно сообщила, что у нее бубонная чума.
Мужчина что-то буркнул себе под нос. Дорис показалось, что это было: «Опять, стало быть, грянуло».
— Участок вон там. — Женщина указала рукой вдоль по Тоттенхэм-роуд. — Там над входом такие круглые фонари. Вы увидите.
Они поспешно пошли прочь. Один раз женщина нервозно оглянулась через плечо, и Дорис Фриман увидела, как блестят ее широко распахнутые глаза. Сама не зная зачем, Дорис шагнула следом за ними.
— Не подходите! — пронзительно закричала Эвви и выставила перед собой руку с пальцами, сложенными «рожками». Знак-оберег от сглаза и вообще всякого зла. При этом она прижалась к мужчине, который обнял ее за плечи. — Не подходите, раз вы оттуда… из Товена Крауч-Энд.
С тем они и растворились во тьме.
* * *
Констебль Фарнхэм застыл в дверях между комнатой отдыха и канцелярией — хотя нераскрытые дела, о которых говорил Веттер, хранились вовсе не там. Он заварил себе свежего чаю и теперь докуривал последнюю сигарету из пачки. Пачка вылетела за вечер. Та женщина, американка, тоже неслабо у него попаслась.
Она вернулась в отель в компании медсестры-сиделки, которую вызвал Веттер, — сиделка должна была остаться с ней на ночь, а утром решить, надо ли везти «пациентку» в больницу. Наличие двоих детей осложняло дело, подумал Фарнхэм. Тем более Дорис Фриман была американкой, и таким образом, первоклассный скандал был почти гарантирован. Интересно, а что она скажет детишкам, когда они завтра утром проснутся… то есть если она будет вообще в состоянии говорить. Она что, усадит их на диванчик и скажет, что большое и злое чудище из Крауч-Энд Тауна
(Товена)
скушало папу, как великан-людоед из сказки?
Фарнхэм поморщился и поставил недопитую чашку на стол. Как говорится, это не его проблемы. К добру ли, к худу, но миссис Фриман оказалась зажатой между двумя неслабыми силами, если так можно сказать — Британской полицией и посольством США. Ему до этого дела нет. Он простой полицейский констебль, которому хочется лишь одного: поскорее забыть об этом странном деле. Рапорт пусть пишет Веттер. Веттер может себе позволить подписаться под этим собранием бредятины; он уже старый, ему скоро на пенсию. И когда ему придет время получить свои золотые часы, грамоту от начальства и муниципальную квартиру, он так и будет констеблем на должности ночного дежурного. Сам же Фарнхэм лелеял честолюбивые замыслы вскорости получить сержанта, так что ему не нужны никакие проколы.
Кстати, о Веттере. Куда он запропастился? Что-то долго он дышит воздухом.
Фарнхэм прошел через комнату отдыха и вышел на крыльцо. Постоял пару минут под двумя круглыми фонарями, глядя по сторонам. Веттера не было видно. Был уже четвертый час утра, и тишина покрывала всю улицу, точно толстое ватное одеяло. Как там было у Вордсворта? «Душа великая объята тишиной…» — что-то типа того.
