А вот ее и Сушкиной общая подруга Виолетта Павловна Громова, вопреки фамилии, выглядела воплощением изящных манер. Она даже веер с собой принесла! Сидела, царственно расправив плечи, и обмахивалась, словно отметая от себя любопытные взгляды и низменную суету происходящего. А иногда касалась сложенным веером энергично дергающегося локтя Антонины Павловны, безмолвно ее урезонивая.
Я бы подумала, что Виолетта Павловна «из графьев», если бы она не явилась в суд увешанной массивными драгоценностями. Мочки ушей Виолетты Павловны оттягивали серьги с каменьями, чело отягощала диадема, в декольте водопадом стекало бриллиантовое ожерелье… Августейшие особы так богато декорируют себя только на коронацию, о чем их несомненная подражательница не имела ни малейшего представления.
В общем, элегантная и строгая Элеонора Константиновна в компании своих колоритных подруг и адвокатов выглядела как прима-балерина Мариинки, невероятным образом попавшая в ансамбль ложкарей и балалаечников…
– Ну-ну, посмотрю я на эту битву, – хмыкнула Натка, возвращая меня домой – к Сашке и Интернету.
Но битвы, на которую хотела посмотреть сестрица, вовсе не получилось.
Дочь выслушала мой ультиматум с каменным лицом.
Она без возражений и комментариев вытряхнула из своего смартфона сим-карту, затолкала ее в смешной и нелепый, похожий на миниатюрную мыльницу старый кнопочный телефон. Молча подставила ладонь под тридцать рэ звонкой мелочью, демонстративно пересчитала монеты, заботливо ссыпала их в кошелек. Наконец подняла на меня глаза – взгляд был откровенно ненавидящий – и уточнила:
– Это все?
– Не все, – ответила я, тихо закипая. – После школы – сразу домой. И больше никаких прогулок после захода солнца!
– Яволь, майн фюрер.
Сашка закинула на плечо рюкзак и вышла за дверь, показательно печатая шаг.
– Она и немецкий знает? – запоздало удивилась Натка. – Откуда?
– Смотрела «Семнадцать мгновений весны». – Я вздохнула.
Еще не так давно дочь охотно проводила свободное время вместе с мамой, и стылыми осенними вечерами мы с ней пересмотрели золотую классику отечественного кинематографа.
Где те благословенные времена? Вернутся ли они когда-нибудь?
Что-то мне подсказывало, что в краткосрочной перспективе рассчитывать на это не стоит.
Наверное, именно с таким лицом, какое было у Сашки, когда она чеканила шаг прочь от домашнего очага, шел уличать своего отца в преступлениях против Советской власти легендарный Павлик Морозов…
Вечером злая я беспощадно и демонстративно отрубила Интернет на домашнем компе, но Сашка и тут смолчала.
Чуть позже она даже улыбалась, вернее, ухмылялась, показывая мне свой школьный дневник, оценки в котором заметно ухудшились. Понятно: без Интернета трудно быстро клепать рефераты, урожай которых в современной школе считается показателем качественной самоподготовки.
Я сцепила зубы и постановила считать, что тройки – это не самое страшное. Их мы переживем. А вот идиотские закидоны, вроде недавней эскапады с операцией по подпольному урезанию щек, вполне могут увести кое-кого с этого света на тот.
Так что сначала вправим революционерке-либералке мозги, а потом уже будем бороться за лучшую успеваемость.
Судья должен уметь хранить невозмутимость. Потенциально каждый судья – отличный игрок в покер. Приветствуются те же навыки: спокойствие, выдержка, рассчет и главное – невозмутимость. Однако трудно держать каменное лицо, когда перед тобой разворачивается эффектное представление.
У меня уже не было сомнений, что действия Сушкиной и Компании – это спектакль, у которого есть режиссер. Ничего не смыслящий в юриспруденции спец по массовым шоу с богатой практикой организации уличных представлений в диапазоне от скромного моноспектакля старичка-шарманщика до задорных флешмобов и массовых протестных выступлений.
Я не видела никого такого в зале суда, но очень живо представляла себе сутулого типа с испитым лицом и желтыми от никотина зубами, прячущего плохо выбритый подбородок в витках длинного шарфа. Он складывал руки на груди, по-наполеоновски дергал ножкой, исподлобья оглядывал замерших актеров, страдальчески закатывал глаза, выхватывал из рук помощницы мегафон и хрипло рявкал в него: «Бездари! Не верю!»
