Красота - страница 97
Творчество человека, создавая очеловеченную природу, породило новые человеческие чувства — всю новую, не свойственную никому и ничему в мире человеческую субъективность, включающую и воспринимающий аппарат, и эмоциональный, и волевой. В чем же практический смысл этой полной метаморфозы субъективного деятельного начала? Очевидно, новый субъективно-эмоциональный аппарат, возникнув в творчестве, был необходим именно для творчества, для его дальнейшего осуществления как новой, не имевшей ранее аналогов человеческой формы самопреобразования материи.
Мы уже обращали внимание на отмеченную Марксом прямую связь субъективной непосредственности познания с волей, стремлением, хотением человека. В приведенном выше отрывке вновь отмечается эта ?вязь. И в этом видится глубокий смысл.
С появлением человеческого сознания на смену животным инстинктам и стремлению к физической ассимиляции должны были прийти новые человеческие стимуляторы уже не животной, но человеческой жизнедеятельности, суть которой не в ассимиляции, но в переработке и преобразовании природы.
Хотя человек как индивид продолжал и продолжает оставаться живым организмом, обладающим инстинктами и плотскими желаниями (правда, также очеловеченными, о чем писал еще Фейербах), но главным, новым, определяющим в человеке сделалась его способность к универсальному разумному созиданию, к творчеству. Чтобы реализовать эту способность, нужны были совершенно новые субъективные двигательные пружины. Таким двигателем развития и сделалась качественно новая человеческая субъективность.
Возникнув в творчестве, из которого родился сам человек, пришло на смену инстинктам — этому слепому повиновению опыту поколений, заставляющему некоторых птиц лететь за тысячи километров туда, где уже давно нет никакой земли, — великое чувство человеческого долга. А на смену животной страсти к потреблению, движимой всесильным царем природы — голодом, родилось не менее властное стремление к созиданию, побуждаемое практикой и стимулируемое человеческим образным восприятием и представлением и движимое духовным голодом по красоте всего, что создается человечеством.
На смену элементарной животной «заинтересованности > в потреблении пришла столько раз вызывавшая недоумения и философские споры человеческая «незаинтересованная заинтересованность» в созидании. Страсть к пожиранию заменилась стремлением к созиданию. Голод физический заменился голодом духа. Насыщение пищей уступило место наслаждению красотой. И в первую очередь, красотой самого рождающегося и развивающегося в труде Человека — творимого в муках человеческой истории творца и преобразователя природы.
В этом неумолимом, извечном стремлении к прекрасному самому себе нет ничего эгоистического. Это стремление в высшей степени чисто и свято, ибо человек, развиваясь как разум, воля, творчество природы, совершенно объективно становится новым, создаваемым в труде и при посредстве труда, все более существенным явлением сущности разумного саморазвития и самопреобразования материи.
Нежная, загадочная, влекущая, эфемерная красота — красота, стыдливо скрывающаяся за спину мужества и силы, красота, отступающая при первом грубом прикосновении, робко манящая людей на протяжении тысячелетий, столько раз униженная самодовольными рационалистами и осмеянная скептиками и циниками, — эта самая красота железной рукой направляет человеческую практику по единственно возможному для нее творческому пути. Золотая, перевитая розами плеть красоты столь же неумолимо гонит человечество вперед, кат; тиски голода гнали дикого зверя. Гедонистически и эпикурейски щедрая, как бы располагающая к созерцательности и отдохновению, а на самом деле неутомимо толкающая к новым свершениям и не дающая ни на миг остановиться — красота, пожалуй, самая мудрая и самая удивительная из всех «ловушек» природы.
