Но вот мы присутствуем на концерте. На эстраду выходит человек в черном костюме и начинает читать. Легкое изменение интонации, едва заметный жест — и перед нами персонаж, о котором идет речь. Новый жест, новая интонации — и на смену первому появляется второй. Начинается диалог. И хотя мы все время видим только одного актера, мы верим в то, что на сцене два действующих лица, мы почти видим, как они беседуют, спорят, смеются, каждый по-своему, как один убеждает другого... Чтение окончено. Актер в черном костюме уходит. Что это было? Галлюцинация, гипноз? Ничего подобного. В почти незаметном движении, в интонации, легкой мимике исполнитель нашел яркую черту, выражающую сущность характеров и внешности героев. Это был лишь намек, но его оказалось достаточно. В существенном явлении на миг обозначилась сущность, которую стремился показать нам художник, и мы ее восприняли. Оп создал художественный образ.
Мы приходим домой и берем книгу. Перед нами белая страница, испещренная черными значками. Значки складываются в слова, слова образуют фразы... Мы читаем. И по мере углубления в написанное начинаем видеть, слышать, осязать мир, раскрываемый нам автором в литературном художественном образе. Начинаем верить в героев книги, как в живых, близких нам людей, которые входят в нашу жизнь подчас куда более активно, чем иные реальные события и впечатления. Мы их любим, страшимся, подражаем им. Прочтя книгу, мы закрываем ее с таким чувством, словно покинули абсолютно реальный мир, с которым не на шутку жаль расставаться.
Но ведь в самой книге, которую мы закрыли, нет ничего, кроме белой бумаги и черных одинаковых значков, которые, складываясь в слова, образуют фразы...
В этих примерах художественный образ, рожденный различными видами искусства, воспринимался каждый раз совершенно по-иному. Может показаться, что это свидетельствует о качественно различной природе ценностей, созданных тем или другим искусством. Художественные образы принято делить на объемно-пластический (в скульптуре), линейно-цветовой (в живописи), сценический, литературный, музыкальный. Такое разделение, конечно, имеет под собой веские основания, так как констатирует специфику различных искусств и своеобразие их восприятия на протяжении истории эстетической мысли теоретики постоянно обращались к подобной классификации. Однако, заостряя внимание на очевидном различии физического бытия и нашего восприятия художественных произведений, скажем живописи и музыки, подобное членение не проливает свет на вопрос о самой природе художественного образа вообще — о природе той новой ценности, которая возникает в результате художественного труда во всех видах искусства.
Однако именно эта проблема нас сейчас и интересует.
Предположим (что наиболее привычно и кажется совершенно естественным), будто новое существенное явление эстетически познанной сущности — художественный образ — непосредственно воплощено в произведении того или иного искусства. О таком воплощении можно прочесть во многих сочинениях. «Художник, — читаем, например, в книге «Основы марксистско-ленинской эстетики», — как бы воссоздает явления, в которых отчетливо содержится осознанная им сущность реальности. Для своей идеи он должен создать „тело", в буквальном смысле слова воплотить свой замысел в произведении». И ниже: «Объективирование образа—превращение его в художественное произведение — большая творческая работа, во время которой субъективная идея приобретает свою окончательную реализацию, свою материальную плоть» 5. Образ, но мысли авторов книги, объективируется «в материальные формы реального произведения». Что же это за материальные формы? Очевидно, в скульптурном произведении — это его физический объем, его физическая форма, в живописи — это объективно существующие цвет, линии и т. д. Иными словами, мы как раз сталкиваемся с мыслью, будто ценность, созданная художником, непосредственно воплощена в том материале, из которого изготовлено произведение искусства. Объективированный образ «превращен» в материальное художественное произведение. Особенно четко эту мысль сформулировала
