С «говнизмом» решили покончить раз и навсегда.
Завели ястребков. Позже к ястребкам добавили канюков и балобанов.
Ястребков было немного. Всего четыре. Канюков и балобанов – по одному. Но ведь пернатых хищников требовалось содержать, требовалось воспитывать!
Для правильного воспитания – а ястребки все время норовили продолбить друг другу голову – соколятников и завели.
Двенадцать лет назад, после нелепой смерти прежнего ястребиного начальника, подполковника-подхорунжего, этими ястребками, а также воспитателями-соколятниками командовать и поставили.
И Ходынин не подкачал! Сделал все как надо. Организовал – ни больше ни меньше – школу птиц. Школой этой наверху тайно гордились, и подхорунжий даже заказал для нее краткую, но выразительную вывеску:
«Школа птиц подхорунжего Ходынина»
Вывеска эта нигде не висела. Во всем своем блеске стояла она на столе, в «каморке» у подхорунжего. Крепко стояла и значимо!
Само дело обучения птиц подхорунжий тоже поставил круто, занимался им яро.
Ястребы и балобаны так кинулись на ворон – пух и перья посыпались!
Но случались, конечно, в воспитании птиц и недочеты, были промахи и потери.
Некоторые из ястребков оказались хуже ворон.
Уже с утра они начинали кричать жалобными, неуместными в Кремле голосами. Просили пищи, требовали – теперь им ненужной – свободы. А один из канюков – по-научному сокол Харриса – тот даже плакал навзрыд.
Плача и стеная, ястребы и балобаны (но не канюки!) продолжали предаваться нехарактерному для других пернатых смертному греху: каннибализму. То есть, попросту говоря, все время пытались друг друга сожрать: без остатка, с когтями и перьями!
Для устранения этих и других – прозреваемых в будущем – недочетов «Школа птиц подхорунжего Ходынина» свою деятельность и осуществляла, и совершенствовала.
Рок-кабачок в подвале на Раушской дымился и пел.
В глубоких, таинственных нишах кабачка (один только Витя Пигусов называл почтенное рок-заведение харчевней, а иногда – харч-роком!) дым стоял синими пирамидками. Интересно было то, что пирамидки дыма – в отличие от пирамид вещественных, настоящих – стояли и висели остриями вниз.
Трещали и помигивали елочные гирлянды. Спотыкаясь, молитвенно закатывали глаза официантки. Из «музыкального зала», проникая сквозь створки дубовых дверей, доносилась размеренная барабанная дробь.
В общем зале, облокотясь о стойку, лениво перепихивались словами два мужика:
– В голову бы себе он так стукал!
– А я барабанчики люблю. Послушаешь – и радостно: на войну тянет!
– И «кельты» эти самые… Чего в них, я спрашиваю, хорошего?
– А мне «кельты» нравятся. Арфа синяя, песенки дикие… Как заведут свое – и к Пугачихе не захочешь!
– Да ты всмотрись внимательней! Арфа-то у них – кладбищенская. На памятниках такие высекают. И песенки еще те: с погоста!
– Не скажи. Как быструю грянут – так подымай девчонки юбчонки!
– Ты вот чего мне лучше ответь: когда мы из этой норы на свет божий выползем?
– А тогда и выползем, когда Новый год до Старого добежит… К стакану́ зовите Русь! Усек?
– Ладно, еще по одной и – в музыкальный зал. Разомнем кости, братка…
Витя Пигусов, прикрывая полой расстегнутого пальто треснувшие в неподходящем месте лосины, – своих собственных штанов там, где переодевался, Витя так и не нашел – гадливо мужиков обошел, двинул в музыкальный зал.
По дороге его остановил жидкобородый актер из вновь организованной и, по слухам, очень богатой антрепризы.
– Салют, Наполеоненко! Как сам? Все Ваньку на корпоративах ломаешь?.. Да ты не боись, я в «Щуку» стучать не стану! Я ведь сам теперь, помимо антрепризы, дискотеки кручу!
Входя в зал, Витя со зла громыхнул дубовой дверью. А громыхнув, еще раз подивился невиданной крепости, глухой и немой толщине старомосковских стен.
«Тут не Наполеон с подзорной трубой – тут Мамай нужен! Или лучше этот, как его… папаша Ивана Грозного… Василий Третий», – нехорошо подумал про Москву Витя, и на невысоком помосте запели по-английски.
«Нет, лучше все-таки сжечь», – решил Пигусов окончательно и сел за пустой столик.
Голова – пылала. Недовольство последних дней перекинулось со старой Москвы и правительственных кругов на английский язык. Витя скинул пальто на пол и вылил полбутылки «Шишкиного леса» прямо себе на темечко.
