– У меня плохое предчувствие, – с тяжелым вздохом признался он вождю. – Вдруг немцы нападут во время моего отсутствия.
– Немцы уже упустили самый благоприятный для нападения момент, – успокоил его Сталин. – Скорее всего, они атакуют в 1942 году. Не переживай, поезжай в отпуск.
Микоян считал Жданова наивным, но Молотов пожимал плечами и говорил:
– Больному человеку следует больше отдыхать.
«Итак, мы отправились в отпуск, – вспоминал его сын Юрий Жданов. – В Сочи мы приехали в субботу, 21 июня».
20 июня только что вернувшийся в Берлин Деканозов решительно предупредил Берию о том, что нападение немцев неминуемо. Лаврентий Павлович пригрозил своему протеже неприятностями, если он будет продолжать говорить о войне, а Сталин сердито пробормотал, что медлительный картлиец недостаточно умен, чтобы разобраться во всех хитросплетениях мировой политики и дипломатии. Лаврентий Берия отправил «дезинформацию» Сталину со своей запиской. Она была написана, как всегда, льстивым, но на этот раз слегка ироничным языком: «Наш народ и я, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предсказание: Гитлер не нападет в 1941 году!»
Примерно в 19.30 Анастасу Микояну, заместителю премьера, отвечавшему за торговый флот, позвонил директор Рижского порта. Двадцать пять грузовых кораблей с немецким флагом неожиданно подняли якоря и вышли из гавани, хотя многие из них еще не разгрузились. Микоян тут же примчался в приемную Сталина, где уже собрались несколько членов политбюро.
– Провокация! – рассердился вождь. – Пусть уходят.
Партийные руководители были сильно встревожены, но, конечно, промолчали.
Вячеслав Молотов был обеспокоен не меньше других.
– Ситуация неясна и крайне запутанна, – признался он болгарскому коммунисту Георгию Димитрову 21 июня. – Мы участвуем в „Большой игре“. К сожалению, сейчас не все зависит от нас.
Генерал Голиков прислал Сталину новые донесения разведки. «Эта ваша информация – английская провокация. Найдите автора и накажите!» – написал на них Сталин.
Масла в огонь добавил звонок пожарных. Они сообщили, что в немецком посольстве жгут документы. Британское правительство и даже Мао Цзэдун (один из самых, пожалуй, удивительных источников информации по линии Коминтерна) забрасывали Москву предупреждениями о скором нападении. Сталин позвонил Хрущеву и предупредил, что война может начаться на следующий день. Потом он вызвал Тюленева, командующего Московским военным округом, и спросил:
– Как обстоят дела с противовоздушной обороной Москвы? Учтите, ситуация напряженная. Приведите противовоздушные войска Москвы в состояние боевой готовности на семьдесят пять процентов.
Суббота 21 июня выдалась в Москве теплой и облачной. В школах уже начались каникулы. Футболисты московского «Динамо» проиграли матч первенства страны. В столичных театрах показывали «Риголетто», «Травиату» и «Трех сестер».
Сталин и политбюро заседали весь день. Они то собирались в Маленьком уголке, то расходились, чтобы через час-другой встретиться вновь. Ранним вечером Иосиф Виссарионович был сильно обеспокоен все более угрожающими донесениями, которые не могли рассеять даже угрозы репрессий. Примерно в половине седьмого к нему опять пришел Вячеслав Молотов.
За стеной Маленького уголка, в приемной у открытого окна, сидел Александр Поскребышев и маленькими глотками пил нарзан. Он позвонил Чадаеву, молодому сотруднику Совнаркома.
– Что-нибудь важное? – шепотом осведомился тот.
– Думаю, да, – ответил Поскребышев. – Хозяин разговаривал с Тимошенко. Он очень взволнован… Все ждут… ну сам понимаешь… нападения немцев.
Около семи Сталин приказал Молотову вызвать в Кремль Шуленбурга, заявить протест против разведывательных полетов немецких самолетов и попытаться как можно больше узнать о намерениях фашистов. Немецкий граф примчался в Кремль. Молотов торопливо вернулся в свой кабинет, который располагался в том же здании. Тем временем позвонил Тимошенко. Маршал доложил, что, по словам немецкого дезертира, атака начнется на рассвете. Сталин метался между горькой реальностью и ошибочной верой в непогрешимость своей интуиции.
