Картина была грандиозна. Очевидно, работала максима: ты голосуй, а там тебя в участок потащат. Поэтому не голосовали крестьяне во главе с крестьянином Грачёвым, долго развивавшим свой взгляд на генуйский вопрос. Выходило так — даст Генуя хлеб али нет и поможет ли поддержать социалистических российских головотяпов.
Болдырев после своей поездки махнул рукой на всё и стал много определённее и розовеет, как роза. Он уверен, что соглашение всё равно будет, но может статься, что наше заявление повредит российскому делу. Поэтому он воздерживается, и весь демократический Иерусалим с ним.
Напрасно жару нагонял именинник Василий Фёдорович Иванов. Напрасно называл он палачами большевиков и доказывал, что ждать от них доброго — что с бритвы мёд лизать. Демократы злобно шипели, крестьяне молчали, и в голосовании поднялось «за» — 46 рук.
— Кто против?
Никто! Никто, оказывается, не протестует против того, чтобы протестовать против Советов.
— Кто воздержался?
Воздержалось много.
Изумительное зрелище. Воздержался Кругликов, бывший министр внутренних дел. Воздержался Знаменский, личность, воняющая Читой. И воздержался министр юстиции Приамурского временного правительства Старковский.
Вот на что обращаю я внимание правого большинства. У несоциалистического правительства, выросшего на основе несоциалистического движения, в министрах, то есть в исполнительном аппарате, находятся люди, которые явно стоят на противной точке зрения.
Вот он, парламентарский кабинет!
Более любопытное зрелище трудно себе придумать. И ведь мог же министр юстиции сидеть в ложе и не выявлять своих чувств.
Нет, он сидел среди депутатов и страховал себя поднятием руки.
Неужели же правое большинство доверяет ему?
Вечерняя газета. 1922. 5 апреля.
Советская власть апогея своей славы достигла тогда, когда комбинированными ударами провокаций по войскам и населению она разлагала всё мало-мальски устойчивое.
Казалось, дайте только покой, и эта организующая власть сможет укрепиться и дать ту желанную эволюцию, которую от неё ждут.
Таково положение было приблизительно в 1919 и 1920 гг. Пал Колчак, пал Деникин, исчезли бесконечные фронты, и на стороне Устряловых и прочих «нововехинцев» был, по крайней мере, факт наличия сильной власти с большими возможностями.
Но оказалось, что чем дальше отодвигается советская власть от триумфальных своих ворот побед на фронтах, тем менее способной оказывается к какому бы то ни было творчеству. Если Устрялову можно было писать о национальном большевизме тогда, когда Красная армия подходила к Варшаве теми же подступами, которыми шёл когда-то Суворов, то кому же петь воинственные оды теперь, когда по всей стране идёт торжественное шествие царя-голода?
Начиная с 1920 года для советской власти наступил сплошной мартиролог конфузов. Нельзя, в самом же деле, называть мудростью сплошное оставление своих позиций, что делает теперь советская власть.
Коммерция? Нельзя же, господа, плохо бритую морду советского комиссара, стоящего за прилавком, называть верхом коммерческого достижения! Кто же пойдёт покупать к такому субъекту и как при таких условиях получить пафос к признанию «революционной» власти — совершенно непонятно.
Однако вино откупорено, надо пить. И вот все милостивые государи, начиная с «голосородинцев», заявляют, что-де «Ленин заявил, что на Геную они поедут не как коммунисты, а как русские люди».
Такого заявления Ленина оказывается совершенно достаточно для оказания ему кредита. Оказывается, Ленин ни разу не надувал почтеннейшую публику своими обещаниями. Ведь вполне понятно, что теперь, когда соввласти приходит карачун, она, естественно, согласна на какую угодно конференцию при каких угодно условиях.
Она дискредитируется именно своей слабостью, и мы уверены, что недалеко то время, когда перед русскими политиками встанет вопрос о новой власти для нашей страны.
И такою властью, мы уверены, окажется мелкая местная власть.
Вечерняя газета. 1922. 8 апреля.
