Следующими этапами, внушающими известную тревогу, за Канском были Нижнеудинск, Тулун, Зима, Черемхово. Но так как армия, отбросившая все свои ненужные элементы и успевшая получить кое-какую организацию, от Канска, собственно, уже не отступала, а непрерывно наступала, то пройти их было легче.
Чем же была достигнута эта организация, как удалось выйти из первой стадии стихийного шествия на восток?
Во-первых, фундаментом служила абсолютная непримиримость с советской властью самой широкой демократической двигавшейся массы. Это был некоторого рода противоположный род электричества.
Во-вторых, вытекавшее отсюда желание дисциплины и сознательное подчинение ей, даже самым примитивным её начаткам. Я знаю случаи, когда солдаты говорили:
— Почему же нами не командуют, почему же нас не ведут?
Если бы со стороны командного состава проявлено было больше выдержки и менее желания устроиться, то несомненно, что число пришедших на восток было бы вдвое или даже — в несколько раз больше.
Наконец, первый, хотя незначительный успех, — проход Канска заметно окрылил дух шедших. Оказалось, как всегда, что не так страшен чёрт, как его малюют, не так страшен противник вблизи, как издали, «выворачивающий шубу» и пугающий незнающих, что это такое.
Но всё-таки и на этом фоне здорового массового жизненного инстинкта, глубочайшего возмущения против большевиков, тем яснее выделилось отсутствие инициативы, горячности, известное рутинёрство со стороны высшего командования.
Омск мёртвый дышал и здесь, путаясь, мешая Омску живому, нелепо занимая лучшие квартиры, сводя личные счёты и досадно внося раздражение в готовую служить беззаветно, до конца, массу.
IX. Наступление. Бой под Зимой. Красная информация. К Иркутску
Меридиан Канска — река ан к югу от города был, наконец, пройден при вышеописанных обстоятельствах; мы стали подходить к Нижнеудинску, этому маленькому жалкому свидетелю ужасной драмы, разыгравшейся вокруг Верховного. За несколько недель стояния там огромный эшелон Верховного буквально вмёрз в лёд, в грязь, в снег и так и остался стоять, разграбленный. Верховный, как известно, со 100 приближёнными был вывезен чехами в одном вагоне, прицепленном к хвосту обычно по-хозяйски устроенного чешского эшелона, с изуродованными теплушками, окнами, вставленными из классных вагонов, и т. д.
Его вывезли, конечно, ввиду нашего скорого приближения, как и расстреляли в Иркутске по тем же самым мотивам.
Между тем у двигающейся армии появилось то уверенное настроение, которое превратило, в сущности, отступление до Красноярска в наступление с Красноярска. Красные не наседали, да остающиеся чехи со своими эшелонами в тылу создавали выгодную для нас обстановку, отрезая нас от непосредственного соприкосновения с красными.
Перед нами была область всяких восстаний, организаций или, более того, слухов об этом. В волостных земствах всюду находили мы «бумажки» относительно формирования народно-революционной армии для «уничтожения остатков армии врага народа адмирала Колчака». Повсюду летели декреты об урегулировании, при посредстве кооперативов, торговли, об уничтожении частной торговли. Учительницы в школах показывали нам бумажки, извещающие, что с такого-то числа «вся власть» над школами перешла в ведение учебного отдела такого-то совдепа, а посему необходимо прекратить тотчас же преподавание Закона Божьего.
Как по какому-то великому изначальному шаблону были отлиты формы всех этих бумажек, и приходилось удивляться, как, в сущности, чётки их требования при элементарной простоте своей!
Тем более разительны они были, что все эти места Енисейской и Иркутской губернии, которыми мы шли, являли из себя вид чрезвычайно культурный. Переселенческое Управление сделало чрезвычайно много, как в смысле доступности тайги, так и в смысле оборудования школ, церквей и проч. Школьные и общественные здания были в некоторых пунктах прямо образцовыми. И всё это стиралось, уничтожалось, аннулировалось этими бумажками.
Всего мучительнее процесс этот проходил для сельской интеллигенции. Я помню две или три кошмарных беседы с такими учительницами, затерянными в своих хоромах в лунных, таёжных снегах. Одна из них, оказывается, не ела уже двое суток и только теперь собиралась спечь небольшой хлебец. У неё не было денег. Денег новая власть ещё не присылала, присланные же директивы вызвали естественный конфликт с родителями, которые отказались поддержать «учителку». И вот бедная, одинокая девушка продаёт все свои вещички, чтобы только жить, чтобы кормиться. Вещи и крестьяне ценили очень.
