— Между шаманами?..
— Нет, между шаманами примирения быть не может… Но кончается наше средневековье и идёт великолепная русская просвещённость…
Новая Россия встаёт, как феникс из пепла, очищенная, осознанная и примирённая…
— Примирённая? Опять то же? Помните, вы уж писали как-то, что видели сон о том, как Ленин, гуляя, беседует с Сергием Радонежским? Не это ли?..
— Не знаю, не знаю, право… Уж вы очень остро ставите вопросы… Скажу только, как некий новый Панглосс, что, устремляя свой взор не на будущее, ещё неизвестное, но в отложенное в памяти прошлое, не могу не установить, что всё к лучшему в этом лучшем из миров… Знание, знание, знание — и остальное приложится…
— А шаманы?
— А шаманы — мы будем держать их в музеях искусства и в своих кабинетах, куда надо уйти время от времени, чтобы освежиться и набраться полёта дум для новой мелкой работы… И знаете, что нужно для России теперь больше всего?
— А ну?
— Крупные мелкие люди. Как грибки по зелёному бору — крепкие, хрусткие и, главное, ровненькие, ровненькие… И чтобы Россия их знала.
Подчас оторопь берёт от неуменья высказать свои собственные мысли до конца — думаешь, утешаясь:
— Что ж, будет же на Руси когда-нибудь великий ум, который сделает сводку того, что передумали и перечувствовали мы. Он ответит за всех! Он даст труд, чёткий, ясный и твёрдый, как бриллиант, играющий своими гранями, а мы — мы дадим пока фрагменты, записи на полях, «отметку резкую ногтей»…
* * *
Есть в русской революции один момент, который стоит того, чтобы ему посвятить этот фрагмент. А именно.
1917-й год… Нарастание революционного чувства; изображая переход от февраля к ноябрю, принято излагать это как нарастание разрухи, всяческих безобразий; так, по крайней мере, излагают дело контрреволюционеры. Что касается революционеров, то они так бахвалятся, говорят такие пышные хвастливые пошлости, что просто — ну уши вянут! Фразеология — хорошая вещь, но не слишком…
Но есть ещё один путь к изображению этого процесса, путь объективный… Кто работал в этот период торжества революции? Конечно, революционеры всех мастей, и преимущественно социалисты всех мастей. Кадеты — те конфузливо присоединяли свои протестующие и предостерегающие голоса к ликующему хору, но эти голоса погибали в воплях и тимпанах восторга… Это ликовала сама русская интеллигенция, пюр сан…
Были ли у неё основания ликовать? Были! Русская интеллигенция всегда любила изобразительные искусства, в которых она искала настроений… Левитан давал ей их так, как давал Художественный театр… Социализм давал ей эти настроения, как поэзия Якубовича-Мельшина… Дягилев в балете вполне соответствовал Ремизову или Горькому в литературе…
В этих изобразительных искусствах Россия всегда была очень впереди других стран, и интеллигенция — страшно этим гордилась… Впрочем, страны и не интересовались иллюзиями. Даже странно, чем можно было гордиться в этой игре теней, в этом создании цветного хаоса высочайшей изысканности, в этой мятели чувств красочности необычайной…
А между тем гордость была, и гордость была бесовская… Интеллигенция показала высочайшую степень вживания в мировые проблемы, прочувствования их ин конкрето, в достижении образов истинно пророческой силы… Один Ал. Блок чего стоит — человек, стихи которого — форменное визионерство, стоящее «Божественной поэмы». Оторванная от своей земли, от своей истории, русская интеллигенция творила сплошное дело своего личного духовного интуитивного опыта, глубоко не интересуясь землёю; напрашивается сравнение этого времени со средними веками в Европе, где Христос и Мария были, действительно, живыми существами, которые входили в мир и ходили по душам.
Но есть одно крупное отличие, видение русской души от средневековых взлётов романского гения — у русских эти взлёты были безблагодатны… Они были только ослепительно, демонически красивы, кощунственно отождествляя Божество с красотой.
Возьмём плеяду русских последних декадентов, поэтов и так далее, и через эстетов в мохнатых визитках и лиловых галстуках мы прямо пройдём от крепкой жизни «бабищи румяной», пахнущей луком Альдонсы, — к благоухающей Дульцинее…
