В известном «Стихе об Иоасафе-царевиче» русский народ твёрдо выразил эту веру в преобладающее значение пустыни, в противность жития в миру:
Ох ты, матушка моя вторая,
Ты прекрасная пустыня!
Не стращай мя своим страхом,
Да не в радость будет врагом…
Я ищу того, желаю:
Мне-ка сладкая то пища —
Мне гнилая то колода…
Мне-ка питьё медвяное
И горькая вода болотная…
Мне-ка цветное платье —
И сия же чёрная схима…
Мне-ка царская палата —
Сия же малая хижа.
В полном соответствии с этим и видим мы в либретто «Сказания о граде Китеже и Деве Февронии». Первое действие «Сказания» происходит в лесу, и вступлением в него служит симфоническая картина «Похвала пустыне». На сцене истопка малая древолаза (медосборца), дерева, поодаль гремучий ключ… Поют птицы, кукушка кукует. Среди этой мирной природы Феврония поёт похвалу пустыне, потом скликает лютых зверей:
Где же вы, дружки любезные,
Зверь рыскучий, птица вольная…
Ау! Ау!
К ней слетаются птицы, выходят звери. Она хлебом кормит медведя и сохатого. Таким образом, картина именно святой жизни, полной слитости с природой и Богом, как пишут на иконах.
Княжичу Всеволоду, поражённому красотой этой лесной девушки, Феврония отвечает на его вопрос — ходит ли она в церковь:
День и ночь у нас служба воскресная,
День и ночь темьяны да ладаны…
Днём сияет нам солнышко ясное,
Ночью звёзды, что свечки, затеплятся…
Птицы, звери, дыхание разное
Воспевают прекрасен Божий свет…
Таким образом, пустыня больше, чем церковь, — отречённость от этого мира достигает полного своего размера. Феврония, более того, убеждена, что жизнь её в природе и даст ей мистическую слиянность с Божеством:
— А и сбудется небывалое, —
поёт она, —
Красотою всё разукрасится,
Словно дивный сад, процветёт земля,
И распустятся крины райские,
Прилетят сюда птицы райские,
Птицы радости, птицы милости,
Воспоют на древах гласом ангельским.
А с небес святых звон малиновый…
Из-за облак несказанный свет…
Однако по ходу пьесы видно, что найти всё это на земле, хотя бы и в лесной пустыне, — невозможно. По земле ведь ходят «злы татаровья». И в то время как обручившуюся с княжичем Всеволодом деву Февронию привозят свадьбою в город Малый Китеж, в него врываются татары как символ земного разрушения:
— Лютой казнью мы на Русь пойдём, — поют они, —
Церкви Божии мы огнём спалим…
Пьяница и злобный шут Гришка Кутерьма ведёт их на Большой Китеж, и с ними идёт захваченная в плен дева Феврония.
В большом Китеже тревога, и в то время как Поярок, ослеплённый татарами, успевает пробраться туда и предуведомить князя, княжич Всеволод выводит войска против татар, чтобы пасть тем в губительной сече. Но Божье государство — град Божий недостижим: колокола сами начинают дивно гудеть на колокольнях, и золотой туман заволакивает Китеж, скрывая его от людских взоров. Во время битвы при Китеже он показывается уже стоящим в озере — зрелище, от которого в ужасе бегут татары.
Три дара принесла Феврония в эту жизнь, несмотря на насмешки раскаявшегося, в конце концов, Гришки Кутерьмы: кротость, добродетель, слёзы умиления — и вот почему и она, и Гришка, и княжич Всеволод — все входят в таинственный город несказанной радости — град Китеж, где звонят колокола и поют райские птицы — Сирин и Алконост.
Подобно 9-й бетховенской симфонии — опера кончается Гимном Радости.
— Радость! Радость!
* * *
Мы не будем останавливаться на исторических соображениях, которые можно было бы привести по поводу этого апокрифа; скажем только, что, конечно, «Сказание о граде Китеже» соответствует духу русского народа, его незлобивости и терпеливости, которая и может быть объяснена именно наличием веры в какую-то потустороннюю справедливость. Этим и объясняется тот особый повальный успех, которым сопровождаются постановки «Сказания» в СССР в настоящее время — от действительности трудно ведь там дышать! Но заключим наши сравнения «Сказания о Китеже» со сказанием о Монт-Сальвате и о Граале.
И тут и там, следовательно, есть уверенность в существовании какой-то трансцендентальной, зарубежной нашей земной жизни справедливости. Да, есть, существуют и Китеж, и Гора Спасения. Но пути к ним разные.
