— Это?
— Чехов.
— Дизе?
— Метро в Москве.
— Это?
— Новый советский самолет.
Немец оторвался от газет и, подозрительно уставясь на Сережку, ткнул его в грудь пальцем.
— Ти есть партизан?
Мать схватила Сережку за руку и подтолкнула его за перегородку, выпалила:
— Какой партизан?! Дитя он еще.
Немец, довольный собой, громко рассмеялся, плюхнулся за стол, плеснул в стаканчик шнапса, выпил.
Немцы долго не могли угомониться, заглядывали в комнату, приставали к Сережке с вопросами.
Наконец они принесли из сарая две охапки сена, разложили на полу. Екатерину Никаноровну и Сережку гитлеровцы выпроводили из избы, а сами, не раздеваясь, повалились спать.
Дождавшись, когда стемнеет и немцы заснут, Сережка, орудуя долотом, открыл окно со двора. Мать была рядом. Она подсадила сына, Сережка проворно и тихо влез в избу.
Опасаясь, как бы немцы не проснулись, он вынул из чугунка оставшуюся картошку, схватил с полки кружку, солонку с солью, краюшку хлеба, передал матери и тут же вылез наружу.
Они ушли на сеновал. Там еще с лета оставались старое одеяло и полушубок.
Мать принесла из погреба огурцов. Сидя на сене, тихо переговариваясь и изредка поглядывая на дом в чуть приоткрытую дверь, они не спеша поели и стали устраиваться на ночлег.
Долго не мог заснуть Сережка, пока не согрелся под боком у матери.
Еще не светало, когда Екатерина Никаноровна сквозь чуткую полудрему уловила еле слышимые чьи-то шаги возле сарая. Она выглянула во двор и увидела темную фигуру человека.
Он крадучись шел вдоль стены. Что-то очень знакомое было в этой фигуре. Она пригляделась и узнала Петра. Сердце от неожиданности екнуло в груди. Она шепотом позвала сына:
— Петя.
Человек замер, оглянулся.
— Иди сюда, — шепнула мать и махнула ему рукой.
Петр поднялся на сеновал, оставив дверь приоткрытой, чтобы был виден весь двор.
— Здравствуй, мама, — Петр ощупью пробрался к ней. — И Сережка тут? Почему вы в сарае, холодно ведь?
— В избе-то эти ироды спят, а нас выгнали.
Они говорили тихо, и все же Сережка уловил разговор, проснулся. Он приподнялся, потер глаза и удивленно взглянул на брата.
— Петька, ты?
— Тихо, Cepera, — ответил Петр.
— А у нас немцы.
— Знаю.
— Ты надолго?
— Скоро уйду. По делу забежал.
Мать отдала ему картошку, огурец и кусок хлеба. Петр рассовал еду по карманам, помолчав, сказал:
— Ты вот что, Сергунь. Утром сбегай к конюху дяде Макару и передай ему вот это.
Петр вынул из-под подкладки пиджака маленький свернутый вчетверо листочек и отдал брату. Сережка спрятал его в потайной карманчик брюк.
— Я мигом слетаю, — обрадованно шепнул Сережка. — И никто не заметит.
— Ну вот и хорошо, — сказал Петр и, обращаясь к матери, добавил: — Ты, мама, отпусти его. Надо.
— Пусть идет, — вздохнула мать. — Раз надо так надо… Сам-то устал? Отдохни чуток.
— Нельзя.
— Поспи. Я покараулю.
— Ну разве самую малость. Мне затемно надо выйти.
— Петь, — шепнул Сережка.
— Чего?
— Дай автомат подержать.
— Не выдумывай.
— Петь, ну пожалуйста. Очень прошу тебя. Я ни до чего дотрагиваться не буду.
— А вдруг стрельнешь?
— Да что я маленький, что ли. Я ведь на курок нажимать не буду. Дай, Петь, ну хоть немножечко посмотреть на него. Ну пожалуйста.
До того настойчиво просил Сережка, ласкаясь к брату, что Петру трудно было отказать. В тишине что-то металлически щелкнуло.
— Ну ладно. На, подержи, — сказал Петр и протянул автомат брату.
— Вот спасибо-то! — радостно прошептал Сережка, почувствовав в руках весомую тяжесть автомата. — Я с ним у двери посижу. Покараулю.
— Не давай, Петр, — возразила мать. — А ну как стрельнет.
— Не стрельнет, — успокоил Петр. — Я его, мать, на предохранитель поставил.
Когда брат прилег, Сережка сел у двери, положив автомат на колени, стал поглаживать ствол, круглую коробку с патронами и деревянную ложу. Он воображал себя тоже партизаном.
Не прошло и получаса, как Петр поднялся. Зябко поеживаясь и зевая, стал переобуваться.
— Ты чего так скоро? — спросила Екатерина Никаноровна.
— Пора мне, мама. А тебя прошу передать нашему председателю Дмитрию Стефановичу Гордееву — пусть не ездит к немцам в комендатуру, в город Белый. Скажи ему, что так приказал командир.
