Он стал хранителем Влесовой книги, он дал клятву самому себе доставить ее к истоку, к тем, кто вырубил на ее страницах письмена, определившие судьбу целого народа, но, оказалось, даже волхвы не имели к этому отношения.
В еще более глубокую, недостижимую древность отодвинулись истоки, казалось, даже Книга изменила ему…
В который раз безуспешно он попытался позвать ее, настойчиво повторяя в своих мыслях такое знакомое слово «Вел», и ничего не услышал в ответ: ни отзвука, ни тепла.
— Вот возьму и продам тебя! Цену предлагают достойную — вход в манфреймовский замок и тайну его бессмертия.
— И правильно сделаешь.
Что это было? Ответ книги, чужие слова прозвучали в сознании или он услышал всего лишь отзвук собственных мыслей? Даже на это он не в силах был найти ответ…
Все трое сидели за длинным столом в том самом шатре, который чуть было не стал для двоих из них смертельно опасной ловушкой.
В центре, держа обеими руками огромный окорок только что зажаренного на костре кабана, восседал князь Васлав.
Он ел сосредоточенно, с жадностью, отдаваясь процессу еды с нескрываемым удовольствием, и, глядя на него, Глеб не в силах был сдержать радостную улыбку.
Он еще не задал князю ни единого вопроса, не желая разрушать ощущение необъяснимого комфорта и безопасности, всегда появлявшееся у него в обществе этого человека, зато Крушинский старался вовсю.
— Объясни, наконец, каким образом твоя помощь подоспела вовремя, откуда вообще ты узнал о нашем походе?
Вытерев свою необъятную бороду от потоков стекавшего по ней жира, Васлав проворчал:
— Это я должен спросить, отроки, как вы смогли отыскать меня в северных княжествах и передать послание?
— Послание? Какое послание? — в один голос спросили Крушинский и Глеб.
Порывшись в карманах своей огромной куртки из грубого домотканого сукна, хорошо защищавшей тело от холода и тяжести доспехов, князь извлек на свет берестяную грамотку и протянул ее Глебу.
Глеб читал ее долго, а потом глубоко задумался, не замечая нетерпения Крушинского. Наконец он проговорил:
— У нас объявился неведомый друг. Никто не мог знать подробностей нашего маршрута, и тем не менее кто-то знал и о нем, и о засаде, и даже о примерном сроке, когда мы можем оказаться в этом районе.
— Лишь один человек мог знать все это.
— Ты имеешь в виду Фруста?
Крушинский кивнул, а Васлав недовольно покачал головой.
— Наверняка снова какое-нибудь волховство, знаю я этих отроков с космической базы. Да ладно, главное — мы подоспели вовремя, а теперь хватит говорить о сем. — Покончив с окороком, он отшвырнул обглоданную кость в угол, где уже скопилась их порядочная груда, расчистил перед собой поверхность стола и, пододвинув поднос с пирогом, сказал:
— Ежели положить, что этот пирог Китеж, то ров здесь. — Он нарисовал вином прямо на поверхности стола линию, довольно точно повторявшую изгибы китежского рва, — приходилось только удивляться феноменальной памяти князя.
— Покажите, где начало подземного прохода?
Глеб поставил в этом месте лампаду. Тогда Васлав потребовал нарисовать расположение татарских сотен.
— Ну, всех я не припомню, они беспрерывно находятся в движении…
— В движении тоже можно увидеть порядок, ежели смотреть внимательно и прилежно, — прогудел князь.
Когда Глеб с помощью Крушинского закончил на этой своеобразной карте рисовать оперативную обстановку, сложившуюся вокруг Китежа, было уже далеко за полночь.
Васлав заразительно зевнул, потянулся и сказал, что утром они отправятся дальше, а войско пойдет к Китежу. Теперь же отроки устали, и утро вечера мудренее.
Он решительно собрался уходить, и Глебу понадобилась вся его напористость, чтобы заставить князя объяснить, что, собственно, он имел в виду, и если он действительно собирается их сопровождать, то на кого оставит войско?
— Я своих сотников хорошо знаю и знаю, кому поручить сие несложное дело.
Задача, стоящая перед отрядом Васлава, и в самом деле не выглядела слишком уж сложной. Четыре сотни опытных пехотинцев и две сотни конных должны были с ней справиться без особых проблем, если только к этому времени не подойдут основные татарские силы.
