– Вздеть мешки!
Строй рассыпался – беспорядочной гурьбой молодёжь бросилась к вешалу, на котором красовались помеченные рунами заплечные котомки, набитые камнями. Воины постарше уже подготовили их заранее, положив в каждый мешок вес, соответствующий возрасту и сложению отрока. Слав закинул свою ношу за плечи и едва сдержал «ох» – котомка ощутимо потяжелела, по сравнению с прежним разом. Друг Храбр тоже скривился – видать, и ему положили пару лишних, обкатанных рекой булыжников. Зато дядька Святовид довольно улыбнулся, завидев недовольные лица юнцов, потёр шею в вырезе полотняной рубахи – старый шрам, похоже, зудел от мороза. Затем подал команду:
– Бегом, вперёд!
Слаженные из толстых дубовых плах, окованные пластинами меди ворота слободы широко распахнулись, и гурьба рванула из них по следу одинокого всадника, прокладывавшего тропу по нетронутому снежному покрову. Путь был неблизкий: от Чёрной речки до Совиного урочища семь вёрст. Да от урочища до Сувалок ещё столько же. Ну и последний отрезок пути, если по прямой, через болото – девять вёрст. А коли топь лесную обходить – так и все пятнадцать. Посему силы стоило экономить. Здесь не время важно, а дойти. Не свалиться замертво посередине дороги, потому что придётся друзьям-товарищам тащить упавшего на себе. Да и ноги беречь нужно – поскользнёшься на обрывистом берегу, подвернёшь ступню – опять же твои друзья тебя понесут, ибо есть у славян одно, но самое важное правило: сам погибай, а товарища выручай. Славы своих не бросают. Ни в беде, ни в радости. Потому и жив народ славянский до сих пор, что один – за всех, и все – за одного. Коли беда в один род приходит, все племена на помощь встают.
Вот и Сувалки. Половину пути, почитай, отмахали. Слав, выскочив на взгорок, оглянулся, скривился, словно от боли, – отроки растянулись чуть не на версту. Первые уже торили тропу по краю болота, поскольку путь был проложен вокруг не замерзающих даже в самые лютые морозы бездонных пучин, а последние бегуны едва только показывались из-под крон вековых елей. Плохо дело. Плохо… Спина ноет, ибо груз ему дали полуторный против прежнего. Пот заливает лицо, рубашка, поверх которой накинута волчья шкура мехом внутрь, уже мокрая. Если станет бежать медленней, то мокрая одёжа быстро вытянет тепло из разгорячённого тела. Застудит отрок мышцы – и всё, считай, сорвал силу. Не вырастет из него крепкого воина. Но и своих бросать нельзя. Никак нельзя! Помедлив чуток, всё же решился – сбросил с плеч свою котомку, вихрем слетел с горушки, пропахал целину, словно тур могучий, достиг последнего.
– Что, Олуш, совсем тяжко?
Тот ничего не ответил, запалённо дыша, замер на месте, потом нагнулся, зачерпнул ладонью снег, и – Слав не поверил своим глазам – отрок, бывший на два года младше его, жадно ухватил белую порошу ртом.
Хлёсткий удар заставил вытряхнуть снежинки из руки.
– Совсем с ума сошёл?! Ну, я с тобой ещё поговорю вечером! Бегом!
– Н-не могу…
– Можешь. Понял? Можешь! Сдохни, но шевели копытами! Сам себе хуже делал, и другие нонеча из-за тебя должны страдать? Моли всех богов, чтобы я промолчал, Олуш! Беги! Умирай, но беги!..
Они взобрались на вершину горы, где в снегу стыла котомка Слава, и тот, не останавливаясь, забросил лямки мешка на плечи, толкая впереди себя неразумного. Сколько было говорено – нельзя разгорячённому воину пить на бегу! Самое большее – прополоскать водой рот да выплюнуть, как бы сильно ни хотелось утолить жажду. Тем паче – снег! Растаять он, разумеется, растает во рту. Только ледяная вода, попав в разгорячённое нутро, всю силу отнимет, если не случится и чего хуже. Потому-то Олуш и помирает на ходу, что снег горстями глотает, разбрасывает силу последнюю свою и тормозит прочих отроков. Поскольку будут они ждать последнего у ворот слободы, ибо только все вместе могут войти на подворье. А не будет кого, побегут обратно по следу, искать отставшего. А ведь Олуш уже позади всех почти на двести саженей.
Вымахнули на очередную гору – далеко внизу расстилается бескрайнее поле. Прищурившись, Слав взглянул на Око Сварожье, Ярило Красное, прикинул – успевают до темноты. Конечно, сумерки уже падут, но до слободы должны засветло добраться. Кинул взгляд влево – Олуш держится рядом. Видно, открылось всё же второе дыхание, когда бросил дурью маяться да снег глотать. Теперь и дышит ровнее, и грудь не ходит ходуном, как до этого, да и шевелится вроде легче. Может, и будет толк со временем. Улыбнулся про себя – и разница-то в две весны всего, а насколько он уже больше знает, чем этот… молодший… Самому такие пробежки не в новинку, а Олуш в первый раз столь длинный путь одолевает… Ничего, тоже привыкнет, втянется. А вот они глупость сотворили: поскольку среди них новик, нужно было сразу пригляд за парнишкой устроить. А теперь потеряли время. Ну, хоть догадались не пускать его тропу торить. Кстати, очередь Слава три версты первым бежать. Участил бег, прорываясь вперёд. Его послушно пропускали – все счёт ведут, все знают, что его время пришло. В науке воинской ведь что: не обязательно первым быть, главное – всем вместе. Один – за всех, все – за одного. Славяне своих не бросают… Вымахнул вперёд, нагоняя бегущего первым Храбра, кинул руку ему на плечо, выдохнул:
