Их встретил привычный кухонный чад, крепкие запахи мужского пота и свежего пива, гвалт изрядно подпивших морячков. Перебивая друг друга на полуслове, те взахлеб рассказывали разные морские истории, в которых большей частью присутствовали коварные девы-никсы[63] и разные другие морские чудища.
Все моряки были очень суеверны, и Клаус нередко посмеивался над их чудачествами. Вышеня много чего наслушался, сидя за столом в таверне Якоба Брувера. Нельзя было выходить в море тринадцатого числа, особенно в пятницу, так как в этот день был распят Христос. Если моряк чихнул на левом борту — это признак предстоящего кораблекрушения, на правом — удача в плавании. Ветер в штиль вызывали высвистыванием, повернувшись в ту сторону, откуда его ждали, а еще в запасе оставалось самое надежное средство — хорошенько выпороть юнгу, так, чтобы он визжал на все море…
Заказав себе и Вышене пиво, Клаус быстро выпил первую кружку и отправился путешествовать со своей лютней между столами. Таверну герр Брувер построил очень вместительную, — ее потолок поддерживало несколько столбов — поэтому людей было много, и все они жаждали услышать песни разбитного малого. Нередко хозяин даже приглашал Клауса повеселить клиентов, выставляя ему за это угощение бесплатно. После каждой песни вагант не стеснялся пускать по кругу свой берет, и в него тут же начинали сыпаться монеты разного достоинства. Так что на содержание приятеля Вышеня почти не тратился.
Задумавшись, Вышеня и не заметил, как беседа за соседним столом, где сидели ганзейцы, прибывшие из Новгорода, вдруг стихла, а на него уставились недоброжелательные взгляды.
— Это он, точно он! — утверждал купеческий подмастерье.
— Ты ошибаешься, Зиман, — осадил его один из моряков, мужчина в годах. — Рыцарь просто похож на убийцу твоего брата Клейса. Так иногда бывает. Тот русский не может быть в Любеке. Тем более, под личиной рыцаря.
— А я говорю — он! — горячился Зиман. — Я и на смертном одре не забуду его лица!
— Может, спросить этого малого напрямую? — высказал свое мнение другой подмастерье — рыжий и конопатый, с хитрой лисьей мордахой.
— Ну да, так он тебе и ответит… — прогудел боцман, который даже не снял просоленного морского кафтана, шуршавшего словно пересушенный пергамент. — Не будь наивным, Хунрад. А ты, Зиман, успокойся. Выпей еще кружку, и в твоей башке все станет на свои места. Это не тот человек. Только похожий на него. Ганс верно говорит.
— Вы как знаете, — не унимался Зиман, — но я все-таки спрошу!
— Постой! — Рыжий Хунрад придержал его за рукав. — Я сделаю это лучше. Как звали убийцу Клейса?
— Вышеня, боярский сын.
— Запомнил. А вы наблюдайте… — Хунрад прокашлялся и вдруг звонким голосом, перекрывшим шум таверны, крикнул: — Вышеня!
Молодого боярина словно ткнули раскаленным гвоздем в мягкое место; он подскочил на лавке и помимо своей воли резко обернулся на зов. Вышеня почти год ждал, что ганзейцы могут его узнать, несмотря на авторитетные заверения мессира Джеральда, утверждавшего, что Любек — самое безопасное место для беглеца. Он страшился этого момента, но когда тот наступил, юноша оказался совсем не готов к нему. Пьянки-гулянки дни и ночи напролет в обществе ваганта усыпили бдительность, притупили чувство опасности, и когда раздалось его имя, Вышеня растерялся.
Зато неистовый Зиман, выхватив нож, перескочил через стол и с криком «Смерть убийце!» бросился на новгородца. Но если по части психологии Вышеня не выдержал испытания, то уроки мсье Гильерма вошли ему в плоть и кров. Он механически выхватил меч и быстрым движением вспорол руку Зимана с ножом от кисти до локтя. Подмастерье закричал от боли, из раны хлынула кровь… и вокруг молодого рыцаря завертелась стальная круговерть — разъяренные товарищи Зимана набросились на него с ножами, как стая псов на одинокого волка.
Нужно сказать, моряки управлялись с ножами мастерски. В этом деле они могли дать фору даже пиратам. Да и ножи у них были длиннее, чем положено, больше напоминая тесаки. Вышене пришлось очень туго. Он не хотел никого убивать, но когда рыжий Хунрад схватил скамейку с намерением сбить его с ног, Вышеня с неведомым прежде мстительным чувством вогнал ему клинок под ребро. Отмахиваясь мечом от наседавших на него моряков и подмастерьев, он медленно отступал к выходу.
