Золотые шпили Любека словно выросли из воды. Утренний туман в устье реки Траве вдруг рассеялся, выглянуло солнце, и остров, на котором был построен город, показался во всем своем многоцветном великолепии. Краски осени еще больше усиливали эффект волшебной картины, представшей перед глазами Вышени. Белокаменные стены, окружавшие город, смотрелись особенно эффектно на фоне россыпи красных черепичных крыш трех— и четырехэтажных строений; а ярко-синие и зеленые кровли многочисленных башен и храмов казались ожерельем из драгоценных камней.
Со слов кормчего Ламбера, которого матросы и сержанты называли по-своему — шкипером, юноша уже знал, что сухопутным путем в Любек можно попасть через ворота Бургтор с мощными оборонительными башнями, а со стороны порта — через обычные дубовые ворота в крепостной стене Хольстентор. Она защищала город со стороны Траве. Городской магистрат намеревался и здесь построить башни, но на Любек со стороны моря пока никто не покушался, потому что флот Ганзы представлял собой немалую силу, в связи с чем планы строительства дополнительных защитных сооружений оставались невостребованными — рачительные немцы не хотели тратить деньги впустую.
На подходе к Любеку кормчий приказал матросам сменить флаг, и теперь не мачте развевалось белое полотнище о двух острых концах с черным крестом и четырьмя горностаями. Коч по всем признакам стал похож на бретонское судно; его происхождение выдавала лишь двойная обшивка бортов, но она не бросалась в глаза, к тому же Ламбер намеревался пробыть в порту Любека не более двух-трех суток.
— Переодевайтесь, мессир, — учтиво сказал он Вышене, когда были закончены таможенные формальности.
Они оказались более простыми, нежели в Новгороде, и закончились быстро. Портовый досмотр в Любеке скорее был данью традиции, нежели насущной надобностью взыскать сбор с гостей. У Ганзы практически не имелось конкурентов, поэтому на редких иноземных торговцев любекские купцы смотрели снисходительно, сквозь пальцы, и даже выпячивали свою значимость и ничтожность последних.
Любекские купцы заняли ключевые позиции в торговле и рыболовстве в Сконе[48]. Из всех ганзейских городов первые привилегии на Севере получил порт Любек, вскоре став центром немецко-ливонской и немецко-русской торговли сельдью, пивом, солью, свинцом, медью и железом, фландрскими и английскими сукнами, вином, шерстью, пушниной, воском. Любек стал богатым, процветающим городом. Жители его, прагматичные и сдержанные, демонстрировали свое благосостояние, возводя на собственные деньги церкви и другие общественные здания.
Истома, который не раз, как оказалось, хаживал в Любек с товарами Остафия Дворянинца, долго вертелся возле Вышени, стараясь, чтобы тот выглядел настоящим бретонским рыцарем: богатая европейская одежда, меч у пояса, кинжал в дорогих ножнах, берет с пером на голове и главное — взгляд.
— Ваша милость должны взирать на всех так, чтобы это торговое отродье смиренно опускало глаза, — поучал он Вышеню.
Мессир Реджинальд на прощанье оказал сыну Остафия Дворянинца великую милость — посвятил его в рыцари. Конечно, вера у Вышени была другая, но храмовники на такие мелочи не обращали особого внимания. Тем более что юноша доказал свое право носить рыцарский пояс и золотые шпоры во время боя с напавшими на обитель ганзейцами.
Церемония посвящения прошла просто. Вышеня искупался, затем надел белую рубашку, алое сюрко[49], коричневые чулки-шоссы, золотые шпоры, и мессир Реджинальд опоясал его мечом. Затем он легко ударил Вышеню ладонью по щеке и произнес краткое наставление: «Будь храбр!» Вышене объяснили, что это — единственная в жизни рыцаря пощечина, которую он мог получить, не возвращая.
Ритуал посвящения закончился демонстрацией ловкости нового рыцаря во владении оружием. Его противником оказался мессир Гильерм, что для юноши стало совершенной неожиданностью. Тем не менее он ощутил такой необычайный подъем, что его наставнику пришлось нелегко. Вышеня атаковал с разных позиций, настолько мощно и молниеносно, что мессиру Гильерму пришлось пустить в ход все свое умение, чтобы не осрамиться перед братьями. Юноша до такой степени «завелся», что мессир Реджинальд счел благоразумным прекратить ритуальный поединок. Храмовники три раза прокричали свое знаменитое «Босеан!», а мессир Гильерм, обняв юношу, шепнул ему на ухо:
