– Как? Так вы хотите служить в войске и только отвергаете тот пост, который я считаю за благо предложить вам? Встаньте, сэр Дэдлей!.. Встаньте и будьте так любезны объяснить мне, уж не из скромности ли вы отказываетесь от предлагаемого мною вам места?.. Ого!.. Уж не надеялись ли вы, что я назначу вас лордом-канцлером? Ну нет, я еще в своем разуме. Встаньте, сэр! – нетерпеливо продолжала она. – У меня есть и другие дела. Объяснитесь покороче и пояснее.
Дэдлей не вставал.
– Ваше величество! – сказал он. – Если вы хотите знать причину моего отказа, то позвольте мне оставаться на коленях. Это та поза, которая приличествует виноватому. Я должен сознаться в государственном преступлении…
– Так вот оно! Я так и знала!.. – пробормотала королева, и в ее душе всплыло новое подозрение.
– Вы знали это? – вскрикнул Дэдлей, и было ли это хорошо разыгранной радостью, или он и в самом деле дал волю своему торжеству, но он посмотрел на Елизавету таким сияющим, таким полным смелой надежды взглядом, что она смущенно и удивленно взглянула на него. – Вы знали это? О, что я говорю!.. Вы не можете, вы не должны даже догадываться, что заносчивый юноша, бывший когда-то на службе у дочери своего короля и видевший в ней только идеал всего прекрасного, унес ее образ с собой в изгнание и ныне с дрожью увидал на троне женщину, которую когда-то обоготворял. Ваше величество, теперь вы знаете, что Дэдлей Варвик – государственный преступник: я не могу поступить к вам на службу, потому что безумие любви довело бы меня до сумасшествия от пытки видеть вас постоянно и в такой непосредственной, но вместе с тем крайне далекой близости… Ведь я был бы способен постоянно видеть в вас идеал своих грез, а не королеву; поэтому-то я и боюсь ваших милостей, но не боюсь гнева. Пошлите меня в Тауэр, прикажите обезглавить меня, дерзкого, – и я буду благословлять вас.
Елизавета покраснела; как ни мало была она приготовлена выслушать подобное признание, смутившее ее на первых порах, она наконец сумела настолько овладеть собою, чтобы понять, что в этом глубоком самоуничижении Дэдлея заключался тонкий расчет.
– Браво, сэр Дэдлей! – улыбнулась она с насмешкой, хотя выражение ее лица говорило, что лесть не могла не коснуться ее сердца. – Вы прошли во Франции хорошую школу и даете мне великолепный образец своего уменья. Вы хотите поймать королеву любовным признанием, быть может, даже разделить с нами трон… Вы остаетесь на коленях потому, что хотели бы не стоять предо мной, а сидеть рядом со мной на троне!.. Значит, вы боитесь, что солнце нашего образа светит слишком ярко для вашего взора? Ну что же, я приговариваю вас смотреть на него до тех пор, пока вы не привыкнете к его блеску и не научитесь видеть в нем только королевский блеск.
Дэдлей, поцеловав край ее платья, воскликнул:
– Елизавета Тюдор слишком справедлива, чтобы требовать невозможного! Вместе с тем, раз Елизавета не отослала меня сейчас же в Тауэр, значит, она чувствует ко мне сожаление…
– Дэдлей, вы заходите слишком далеко! – воскликнула королева, взволнованная этим ласкающим, вкрадчивым тоном, который проникал ей в самое сердце. – Елизавета Тюдор не забыла, что прежде вы носили ее цвета, причем это было в то время, когда на это решались очень немногие. Если и ваше сердце вспоминает о тех временах, когда я была несчастлива, то я не стану сердиться, если теперь, когда обстоятельства переменились, вы и переступаете границы. Но все-таки попридержите свой язык!.. Елизавета очень снисходительна, но королева не всегда бывает расположена погружаться в воспоминания прошлого. Служите мне преданно и верно, и тогда вы приобретете возможность стать к Елизавете Тюдор настолько близко, насколько это доступно высшим чинам королевства. Теперь ступайте! Я найду способ ввести в надлежащие границы вашу страсть.
Елизавета повелительно подняла руку, и прежняя сердечность и теплота звуков ее голоса вдруг превратились в властный тон, так что Дэдлей почувствовал, что теперь он серьезно рискует навлечь на себя гнев государыни, если немедленно не повинуется ее приказанию. Довольный достигнутым торжеством, он глубоко склонился перед королевой и вышел из комнаты, не решаясь проститься полным страсти взором с женщиной, которой он только что признался в любви.
