— Ну, теперь моя миссия закончена. — Цугава поднялся. — Оставляю ее с вами наедине, господин доктор.
Нобору даже не поглядел в его сторону.
О-Канэ была сильно навеселе. Она уселась перед Нобору и так широко расставила ноги, что стало видно ее голубое исподнее.
— Ну, что вы решили с этой дурочкой? Надеюсь, сделаете ей операцию? — спросила она, с трудом ворочая языком.
— Но ваша дочь хочет родить.
— Ерунда! — О-Канэ сделала жест рукой, будто отводя от себя паутину. — Неужели вы всерьез прислушиваетесь к тому, что болтает эта сумасшедшая? Я ведь не какая-нибудь легкомысленная богачка и не допущу, чтобы это так просто сошло вам с рук. Делайте, что вам говорят, и побыстрее.
— Оставьте ее в покое, — тихо произнес Нобору, с трудом сдерживая гнев. — Девушка желает родить, и мы ей поможем. А вам советую: перестаньте доить из нее деньги.
Нобору почувствовал, что говорит слишком резко, но слова были сказаны. О-Канэ бросила на него разъяренный взгляд. Ее отвислые губы вытянулись в ниточку, лицо исказила отвратительная гримаса. Казалось, еще мгновение, и она вцепится в него зубами.
— Это я-то дою из дочери деньги?! Какое право ты имеешь так говорить? Еще никто не посмел сказать обо мне плохое слово. А теперь ты наболтаешь людям такое, что мне стыдно будет им на глаза показаться. Где у тебя доказательства, что я отнимаю у дочери деньги? Где?!
— А чем вы заставляете заниматься вашу дочь О-Рицу? — шепотом спросил Нобору. — А что делают ваши дети: Дзиро, Кэндзи? Куда собираетесь определить малышку О-Суэ?
— Не твое дело! — закричала О-Канэ, отворачиваясь от Нобору. — Это мои дети — я их родила и вырастила. А тебя, чужого человека, не касается, как поступают родители с собственными детьми.
— Если не касается, почему вы требуете доказательств? Тяжело дыша, О-Канэ обернулась к Нобору и злобно поглядела на него.
— Я мать своих детей. Дети должны всячески помогать родителям. Я ведь тоже в поте лица трудилась для отца с матерью. Не я это придумала — так уж повелось.
О-Канэ встрепенулась от внезапно пришедшей ей в голову мысли и надменно, с издевкой сказала:
— Разве власть имущие не учат нас, что послушание достойно награды? Разве сыновний долг не первая из всех ста заповедей? Разве весь мир не держится на подчинении младших старшим, детей родителям? Ну-ка, ответь, разве не так?
8
Нобору буквально трясло от негодования. Он сознавал: для этой женщины любые слова — пустой звук, но ему захотелось сказать ей такое, что проняло бы ее до самых печенок. Пока он судорожно пытался это придумать, седзи раздвинулись, и в комнату вошел Ниидэ. Нобору встал, чтобы задвинуть сёдзи обратно, но Ниидэ остановил его.
— Оставь так — здесь плохо пахнет, — сказал он. Нобору вернулся на свое место.
— Плохо пахнет? — взвилась О-Канэ. — Это вы на меня намекаете?
— Не намекаю, а прямо говорю. Здесь смердит твоим грязным нутром. Всю комнату провоняла — вот-вот всех выворотит наизнанку. Принюхайся — поймешь.
— Какое вам дело до моего нутра?
— Сгнило не только твое нутро, вся ты гниль, с головы до пят! Некоторые заставляют своих детей работать, когда в доме нечего есть. Но я до сегодняшнего дня еще не встречал здоровых родителей, которые продают своих детей, чтобы напиться сакэ. Такие подлецы — нелюди. Они не имеют права называться родителями. Запомни: любая скотина, любое дикое животное готово пожертвовать жизнью ради спасения детеныша, будет голодать, но первым накормит его. А ты хуже скотины, хуже дикого зверя... Молчи! — заорал он, видя, что О-Канэ собирается ответить. — Девочку мы оставим у себя в больнице, — продолжал Ниидэ. — А о тебе я сообщу властям, и если ты по-прежнему будешь наживаться за счет детей, они примут меры.
— Ах, как страшно!
— Убирайся, — сказал Ниидэ. — И учти: будешь наживаться на собственных детях — тебе не миновать тюрьмы.
— Я не из пугливых, — пробормотала О-Канэ, поднимаясь. — Властями ты можешь детишек стращать, а не меня! В тюрьму посадят! Ой-ой, у меня сейчас кожа на животе лопнет от смеха. — Приговаривая так, О-Канэ бочком выбралась из комнаты и, пошатываясь на непослушных ногах, покинула больницу.
