Но оказалось, я рано списал ее со счетов. Ей была не чужда особая необъяснимая щедрость.
Оушн-авеню. Оставался час до рассвета. Слабый свет уже просачивался сквозь темное небо. Облака, что принесли ночной дождь, теперь стали видны отчетливее. Слишком поздно, чтобы ложиться спать. Я решил еще раз проверить парк и, наверное, пляж под ним. А затем вернуться в Венецию, принять душ, и глотнуть какую-нибудь химию, прежде чем заступить в свою смену в «Донат Хейвен».
Но все пошло не так.
Проезжая мимо камеры-обскуры>13, я услышал вой сирены. Через две секунды из-за поворота выскочила «скорая», заглушив все вокруг своей светомузыкой. Какое-то время она держалась наравне со мной на расстоянии нескольких ярдов. Затем обогнала, перестроилась на мою полосу и рванула вперед.
Для меня эта «скорая» ничего не значила, я видел сотни таких, еще когда только приехал в Лос-Анджелес. Скорая проехала еще четверть мили, я проследил ее направление. У меня возникло плохое предчувствие, теперь я не мог просто проигнорировать ее, как часть чужого несчастья.
Я заметил движение на краю парка, расположенного напротив бульвара Сан-Винсент, он отделял от города прибрежную территорию. Там уже стояли две полицейские машины, они превратили улицу в съемочную площадку своими мигалками. Вокруг двигались темные силуэты людей, их фигуры подчеркивал яркий красно-синий свет. Листья деревьев колыхались на свету, словно дул сильный ветер.
Парамедики притормозили, объехали тихие уютные аллеи, и припарковались рядом с полицейскими, добавив еще света мигалок.
Мне хотелось развернуться и поехать домой, я не горел желанием узнать, что заставило эти спасательные группы приехать на парковку, расположенную у обрыва на западном побережье страны с трехсот пятидесяти миллионным населением. Но я поступил иначе. Мне нужно было узнать, не нашли ли они то, что я искал всю ночь.
Я оставил «Прелюд» чуть севернее сборища и спустился вниз пешком.
Окраину парка полностью засрали, бродяги приходили сюда ширяться – грязный участок земли безо всяких дорожек, испрещенный оврагами и низинами. Он плавно поднимался вверх, к скалам. Деревьев здесь было мало, но росло много густых кустов. Повсюду валялись объедки из закусочных и засохшее дерьмо.
У обочины собралась небольшая толпа отбросов общества из парка и любителей бегать по утрам, они стояли, согнув шеи и пытались разглядеть что-то в канаве глубиной не более пяти футов, которая тянулась от дороги в парк. Но им не повезло. Полиция оцепила место преступления. Стражи порядка растянули вокруг канавы желтую ленту и развесили громадные полиэтиленовые мешки между двумя кустами, чтобы никто ничего не увидел с улицы. Идти вверх, вниз или под углом к Оушн-авеню было одинаково бесполезно. Глубина канавы и кусты, что росли с обеих сторон, почти полностью загораживали вид.
За полиэтиленовыми мешками мелькал свет фонариков, отбрасывая на них тени полицейских − сутулые плечи, поднимающиеся и опускающиеся руки, сжимавшие сигареты между пальцами. Чтобы не привело их сюда в такой час, оно лежало у их ног и, поскольку парамедики сидели на ступеньке позади «скорой» и пили чай из термоса, оно наверняка погибло.
Я немного постоял рядом с людьми, подслушал разговоры, надеясь получить хоть какую-нибудь информацию. Никто не знал, что произошло, но все понимали, что значит желтая полоса. А еще они знали, что если подождут подольше, то что-нибудь вынесут в мешке. Но меня это не устраивало, я не смогу разглядеть лица.
Но оставался один простой вариант. Парочка копов следила, чтобы никто из зевак не смог подобраться близко, но они охраняли место преступления только со стороны улицы. Поэтому...я прошел двадцать ярдов южнее, свернул в кусты, и сделал крюк поглубже в парк, чтобы подобраться к канаве со стороны, не закрытой мешками. Это заняло много времени, мне часто приходилось ползти, чтобы голова скрывалась за кустами, и избегать при этом оставленных кучек говна. Но, в конце концов, я подобрался прямо к ленте, последние десять ярдов прополз на брюхе. Из прогалины между кустами открывался хороший вид.
