А между тем я решил отойти в северном направлении. Последний обстрел происходил в непосредственной близости от берега и мог привлечь внимание находившихся на острове японцев. Примерно час мы двигались по поверхности, потом нырнули.
Примерно через три часа с севера появился еще один каботажник грузоподъемностью около 250 тонн. Мы всплыли для атаки. Эта жертва не желала сдаваться без боя. Когда я вышел на мостик, вокруг вовсю свистели пули, и вражеское судно надвигалось на нас с явным намерением идти на таран. Впрочем, после первого же попадания враг передумал, а когда после нескольких выстрелов эрликона судно загорелось, на нем началась нешуточная паника. Люди (в основном японцы) даже не прыгали, а падали за борт. Вскоре горящее и покинутое судно остановилось. Оно низко осело в воде, волны уже гуляли по палубе, но, несмотря на все наши усилия, не тонуло. Неожиданно, когда наше внимание было поглощено проявлявшей невиданное упорство жертвой, впередсмотрящий указал мне на другое судно, приближающееся к нам с юга. Я немедленно приказал прекратить огонь, нырять и на полной скорости двигаться к новой цели. Уж не знаю, почему это суденышко само полезло к черту в зубы: может быть, там не было впередсмотрящих, некому было предупредить, что впереди не все ладно.
Между тем, оглянувшись на поле боя пять минут спустя, я с облегчением понял, что живучее судно все-таки затонуло, оставив на воде бесформенные обломки. Новая цель оказалась довольно новым грузовым судном тонн на 300. Оно спокойно шло вперед, не подозревая, что движется навстречу неприятностям. Мы всплыли для атаки. Первый снаряд пролетел выше, но второй вдребезги разнес рулевую рубку. По палубе заметались фигуры, кто-то бросился к установленному в носовой части пулемету. Но ни единого выстрела не было сделано. Наш третий снаряд разворотил палубу, и судно загорелось, вверх взметнулись высокие языки пламени и клубы густого черного дыма. Люди начали поспешно покидать горящее судно, которое после следующих девяти выстрелов представляло собой сущий ад. Мы израсходовали всего двенадцать снарядов и получили впечатляющий результат. Поскольку мы начали ощущать недостаток боеприпасов (осталось еще двенадцать снарядов), я приказал прекратить огонь, пожар должен был довершить начатое нами.
В этот момент старпом позвал меня к переговорному устройству. Оказывается, Энди сказал, что это судно везло боеприпасы, и советовал не подходить к нему близко. Я внял совету и отошел на безопасное расстояние. И как вовремя! Очень скоро на горящем судне начались взрывы, сопровождаемые гигантскими выбросами пламени, осколков и черного дыма. Фейерверк был впечатляющим, я разрешил всей команде "Шторма" по очереди подняться на мостик и полюбоваться плодами своей работы. Дождавшись, когда цель затонула, мы взяли курс на юг. Хотелось приступить к запоздавшему ленчу.
Ночью меня одолевали кошмары: со всех сторон надвигались полыхающие суда, я кашлял и задыхался в черном дыму, чувствовал жар подступающего огня.
Но поход подошел к концу. Мы получили приказ возвращаться и 2 августа отправились в обратный путь.
* * *
У нас на борту находились четверо пленных, создававших определенные проблемы. Трое были ранены и требовали постоянного внимания. Эта забота легла на плечи рулевого, причем отнимала так много времени, что я был вынужден освободить его от несения вахт. Кроме пленных, ему приходилось заботиться о Гринвее. Бедолага Селби органически не мог выполнять эту работу: вид разорванной человеческой плоти приводил его в полуобморочное состояние. Однако он старался, как мог, и очень скоро двое его пациентов уже смогли вставать и ходить, а к возвращению в Тринкомали почти все раны затянулись. Врач на "Мейдстоуне" высоко оценил результаты.
Четвертым пленным был японец. Он не имел ранений, был здоров и весьма подвижен, но мы не могли позволить ему бесконтрольно перемещаться по субмарине. Он постоянно находился в носовом отсеке, и при нем круглосуточно находился вооруженный охранник. Из-за этого на вахте постоянно не хватало одного человека. Следует признать, что пленный японец не доставлял нам особого беспокойства. Судя по фотографии, найденной в его бумажнике, он был не матросом, а солдатом. Вероятно, на судне он был просто пассажиром, ему необходимо было попасть в Рангун. В бумажнике были японская оккупационная валюта и две китайские почтовые марки. Еще у него были найдены швейцарские часы, связка ключей, плетеная сумочка, в которой лежали деревянные таблички с надписями, и сложенный листок бумаги с непопятными символами - мы решили, что это какое-то заклинание или молитва.
