Князь Глинский быстро встал и со всеми вышел.
Он явно вздохнул свободнее, когда не увидел ту, кого считал своей зазнобой.
Выйдя во двор, он убедился, что к забаве все уже подготовлено. Большой двор был по кругу обставлен горящими факелами, за которыми разместилась царская челядь, предвкушая развлечение.
– Пускай! – раздался чей-то властный голос. И в тот же миг, с кудахтаньем, на середину двора стали вылетать куры. Их ловко и быстро выбрасывали из клеток холопы. Через минуту птицы вмиг заполнили весь двор. Следом с визгом стали выбегать из хлева и гоняться за разлетающимися во все стороны, ополоумевшими курами голые дворовые девки. Гости, да и сам царь гоготали и валились со смеху, наблюдая за сноровистыми курами и не поспевающими за ними девками.
– Давай! Лови ее! Хватай! – неслось со всех сторон. И в этот самый момент князь Глинский заметил среди мечущихся по двору девок …свою Глашу. Господи, помилуй! Откуда?! Ведь не было ее в трапезной среди других, ведь не было!.. Он же очень внимательно смотрел. Значит, все подстроено?! Что же теперь делать? Князь буквально задохнулся от негодования. Как же так? Ведь все знали, что Глаша – это его, Глинского, зазноба. Никто раньше не смел ее трогать! Стало быть, по особому слову Государя ее так посмели осмеять и пустить на забаву…
Сказать, что Глаша была необычно хороша собой – ничего не сказать, одним словом, Пава! С большими голубыми глазами и длинными льняными волосами! Лучшей, румяней и белее телом князь и не видывал!
О такой не скажешь «дворовая девка». Не удивительно, что Глинский сразу же оценил ее и выбрал для себя, а вскоре страстно и нежно полюбил. И Глаша всей душой откликнулась на любовь. Разве откажешь такому молодцу, по которому сохло не одно девичье сердце!?
– Гляди, гляди, а Глашка-то какова! – неслось со всех сторон. А может, князю Глинскому только казалось, что все выкрикивают имя его любимой…
Но ойкнула тетива, прошуршала в воздухе небольшая стрела и вонзилась в нежную белую плоть пониже спины у одной из девок.
У этой забавы, кроме шуточной стороны, имелась и другая – кровавая. В неуклюжих, неспособных поймать курицу девок стреляли из лука. Это были специальные, «мягкие» луки. И опытный, с твердой рукой и острым глазом, стрелок без малейшего усилия ловко попадал в цель в тот самый момент, когда жертва наклонялась за курицей, невольно подставляя всяк глядящему мягкое место.
Но в царском окружении попадались и менее ловкие стрелки. Поэтому стрелы не только увечили, но, бывало, и убивали девок. Дескать, на все Божья воля!
Князь Глинский, находясь в оцепенении, неотрывно следил за Глашей, не решаясь что-либо предпринять. Ему бы броситься в ноги Государю, вымолить прощение за свою любимую да увести ее со двора, тем более что кур «своих» она уже наловила. Но в этот миг кровь закипела в жилах молодого князя. И он, не в силах себя более держать, громовым голосом закричал на всю слободку:
– Пошто куражитесь надо мной?!
И тут же выступил на середину двора, с гневом обведя взглядом притихшую царскую челядь.
В мгновение ока наступила тишина. Опешившие девки остановились, а куры, которых больше никто не гонял, перестали кудахтать. Стрелки опустили луки и с удивлением уставились на князя Глинского. Челядь замолчала, а Государь… Очевидно, никак не ожидавший такого поворота дела, он молча стоял и смотрел на князя Глинского. Наконец понял, что сейчас взоры всех собравшихся обратятся уже на него самого, царь негромко спросил:
– Косьма, ты чего это… Забаву срываешь, а?
В ответ взбешенный до крайности князь вторично проорал царю в глаза:
– Пошто куражитесь?!
– Схватить собаку, – не замедлил с ответом царь.
Сразу с двух сторон на Глинского бросилось несколько человек. Но князь только повел могучими плечами, и те остановились, как вкопанные, не в силах сделать вперед хотя бы шаг. Знали: в злобе князь, как медведь, зашибет до смерти одним ударом.
– Схватить! Схватить собаку!
Лицо у царя от душевного напряжения сделалось красным, на лбу выступил пот, и даже показалось, что его сейчас хватит удар.
Князь Глинский вздернул бровью, криво усмехнулся и глубоко вздохнул. Гнев его уже прошел, и он, наконец, осознал, что натворил. Сопротивляться в такой ситуации не было никакого смысла. Да и незачем…
