— Я думаю, все же какие-то правила существуют.
— Да, существуют, но узнаешь их только задним числом. С ума сойти. Тут как в статистике, понимаешь? Ты не видишь этих правил, пока не отойдешь подальше. Они похожи на картину… такую, из маленьких точек… — Она помолчала. — Ты с ней видишься, с этой своей подругой?
— Нет, — ответил Эдди. — Больница далеко, где-то в Суррее. Да мне и не хочется видеть ее такой, как сейчас. — Он отхлебнул чаю. — Она не в лучшем состоянии и почти не принимает посетителей. Не может.
Потом мать начала рассказывать о своей подруге, которая однажды увидела, как ее маленькая дочь целует другую девочку, и заперла ее дома на несколько месяцев. Некоторое время Эдди слушал, радуясь смене темы, потом спросил, нельзя ли воспользоваться ванной.
Поднимаясь по лестнице, Эдди засмотрелся на одну из маленьких акварелей на серой стене. Мужчина и женщина, взявшись за руки, смотрели на ярко-розовое море. Две черные фигуры, стройные и молодые. С виду счастливые, если тени могут быть счастливыми. В правом нижнем углу мать написала свое имя. Мэй Вираго. Эдди перевернул рамку, но никакого названия не нашел.
В ванной он набрал в раковину воды и ополоснул разгоряченное лицо. За окном виднелся садик, свежий и зеленый, плющ оплетал старую шпалерную изгородь и каменную чашу с водой, в которой с криками возились чайки.
На лестничной площадке, напротив ванной, была маленькая комнатка, где Эдди разглядел две кровати с ночными столиками. Реймонд сидел за столом у окна, с калькулятором в руках, курил и что-то бормотал себе под нос.
— Все в порядке, Эдди? — спросил он.
— Конечно, Реймонд. У вас там обалденная джакузи!
— Да уж, размер будь здоров. — Реймонд засмеялся. — Иногда очень здорово помогает.
Эдди посмотрел на кровати, застланные одинаковыми стегаными покрывалами.
— Твоя мать — хорошая женщина, — внезапно сказал Реймонд, не глядя на Эдди. — Ты не думай, я люблю ее.
— Я знаю, — ответил Эдди. — Знаю.
— Ну да, конечно. — Реймонд покраснел.
— Я правда знаю, Реймонд, — повторил Эдди, — не волнуйтесь.
— Разные бывают ситуации… — Реймонд пожал плечами, глядя в окно.
— Да, жизнь — штука паршивая, — кивнул Эдди. — Ничего не попишешь. Это ни для кого не новость.
Когда Эдди спустился вниз, они с матерью заговорили о будущем. Эдди рассказал ей о Саломее и о планах, которые они строили.
— Как-как? — переспросила его мать. — Что это за имя?
Эдди объяснил, что она протестантка; мать смущенно кивнула, потом несколько раз повторила: «Саломея, Саломея…» словно это была строчка из стихотворения, а потом сказала, что Эдди надо как следует проверить себя и не терять голову, и засмеялась.
Эдди сказал ей, что они очень счастливы вместе и что она нашла ему место помощника режиссера в телепрограмме о религиозной музыке, которая будет выходить вечером в воскресенье начиная со следующего года. Они думают пожениться, как только накопят немного денег. Музыку он решил бросить. Их менеджер провалил все дело, наврал с три короба. А начинать все заново слишком тяжело и не стоит труда. Он займется новой работой, немного остепенится.
— Как видишь, мне пришлось расстаться с «ирокезом», — сказал он, проведя рукой по голове. Непривычно было чувствовать под ладонью отросший колючий ежик. — Ради новой работы.
— Что ж, — сказала мать Эдди. — Правильно сделал, ты уже староват для таких вещей.
В ее голосе сквозила легкая грусть.
— Точно, — рассмеялся Эдди, — староват.
— На телевидении публика поприличнее, — сказала она, — и с нормальными волосами ты прекрасно выглядишь, Эдди. Ты красивый.
— Правда? Ты так думаешь?
— Да, — улыбнулась она, — но ты и сам знаешь.
Они поговорили еще немного, в основном о Патриции и ее приятеле Роде, обо всех их соседях по Беккет-роуд. Но прежде чем мать позвала Реймонда вниз выпить пива, Эдди кое о чем спросил ее:
— Ты счастлива, мама? Как думаешь, теперь ты счастлива?
Она снова посмотрела в камин, приглаживая кофту на плече. Рассмеялась. Поднесла салфетку ко рту, прикусила уголок.
— Странный вопрос. — Она задумчиво посмотрела на Эдди. — Честно говоря, я не знаю, счастлива я или нет, но я довольна, как мне кажется. Я знаю, Эдди, это не одно и то же. Но все-таки кое-что, верно, сынок?
