Марион дрожала как в лихорадке.
— О, господи, — твердила она, — господи боже мой.
Когда она разжала кулачки, на ладонях остались следы ногтей — маленькие белые полукружия на розовой коже. Она не плакала, но выглядела до крайности перепуганной и словно никак не могла поверить в реальность случившегося. Будто не собака укусила едва знакомого ей парня, а произошло нечто совершенно чудовищное. Сжимая пальцами виски, она только повторяла как молитву или заклинание:
— Господи боже… Господи Иисусе…
— Только с корабля, верно? — спросил полицейский.
Эдди почувствовал, как Марион напряглась.
— Да, — ответил он. — Только что с корабля.
— Ирландцы?
— Нет, — отрезала Марион. — Зулусы!
Эдди ощупал свою руку, страдальчески закатил глаза, потом перевел взгляд на полицейского: тот стоял, поджав губы, с каменным лицом, похлопывая дубинкой по ладони, затянутой в кожаную перчатку.
— Ну ладно, — сказал полицейский. — Забудем. — Он словно размышлял о чем-то невероятно важном. И при этом слегка морщил нос.
Мокрое от слез лицо Эдди просияло, а Марион просто подхватила свой рюкзак, будто происходящее вовсе ее не касалось. Рюкзак она потащила за собой по полу, за одну из лямок зацепился пластиковый пакет. Остановившись у газетного киоска, Марион закурила; Эдди видел красный огонек, отражавшийся в стекле.
Он снова взглянул на молодого полицейского, тщетно подыскивая слова, которые разрядили бы напряжение.
— Вам бы надо к врачу, сэр. — Полицейский кивнул на изодранный и перепачканный кровью рукав Эдди.
— Да, — Эдди помассировал руку, — вы правы.
— В наше время, — со значением обронил полицейский, — никогда не знаешь, что выйдет… — Казалось, он посвящает Эдди в великую тайну.
— И снова вы правы, — согласился Эдди. — Никогда не угадаешь.
Полицейский говорил вежливо, но вежливость была деланая — вежливость учителя, который отчитывает ученика в присутствии родителей. Его акцент немного напоминал ирландский: невнятные согласные, горловые, гнусавые гласные…
— Удачи, сэр, — сказал полицейский.
— Спасибо, — ответил Эдди, — она-то мне и понадобится.
— Удача всем нужна, сэр, — сказал полицейский, — особенно в наше время.
Он улыбнулся и пожал Эдди руку. А Эдди вдруг сообразил, что этот полицейский, называвший его «сэр», был на два-три года старше него. Он заметил, что Марион глянула на них через плечо и снова отвернулась к витрине.
Эдди пошел к ней, разгоряченный, взмокший, ошарашенный. Сердце бешено колотилось, рубашка насквозь промокла от пота. На стекле белели листки объявлений, предлагавших девочек и дешевое жилье. В этом соседстве несколько странно смотрелась голубая открытка, возвещавшая: «Иисус спасет».
— Ну, — сказал Эдди, — ты довольна?
— Ради бога, не заводись, — вздохнула Марион с обреченным смирением, которое заставило Эдди поежиться. Таким тоном его мать говорила с отцом. Можно подумать, они с Марион женаты уже лет десять! Эдди почувствовал себя в ловушке.
Девушка заговорила, уставившись в пол, ругалась сквозь зубы, отрывисто, резко жестикулируя:
— Как это типично. Знают, что ты ирландец, и смотрят на тебя вполне определенным образом. Вечно одно и то же. Проклятые британские ублюдки!
— Слушай, — попросил Эдди, — остынь, ладно?
— Невиновен, пока не признан ирландцем, — продолжала она. — Ничто не меняется, верно?
— Ради Христа, — резко прервал ее Эдди, — прекрати! Говорят тебе, остынь, черт побери!
Марион наконец-то посмотрела на него. Потрясла указательным пальцем у него перед носом.
— Нечего затыкать мне рот! — прорычала она с перекошенным от ярости лицом. — Не смей говорить со мной как с ребенком, Эдди Вираго!
Уборщик остановился посреди зала, выключил свою машину, огляделся по сторонам и снял шапку.
— Послушай, — с наигранным спокойствием проговорил Эдди, — мне это ни к чему, понятно?
— Ну валяй, только не пудри мне мозги, ясно? Я прекрасно понимаю, как ты на меня смотришь. Давай валяй дальше!
— А как я на тебя смотрю? — Голос у него сорвался. — Ты вообще о чем?
— Отвали!
— Послушай, я ведь толком тебя не знаю.
— Тогда уходи, — рявкнула она, — и оставь меня в покое! Катись отсюда!
В ее голосе слышались слезы, лицо скривилось, стало почти уродливым. Только этого не хватало. Слезы всегда на него так действовали, он чувствовал себя больным, виноватым, безнадежным. Жизнь словно бы теряла смысл.
