Дальше стлалась равнина, немного наклонная к горной гряде, ближние отроги которой были голы — ощипали овечьи гурты и смешанные коровье-козьи стада. За отрогами извилисто и сине высился хребет, скалистый по гребню.
На седловине перевала через хребет догнал Андрюшу лесовоз. Вода в радиаторе кипела, из-под пробки вышибало пар.
Шофер долил радиатор ключевой водой, подозвал Андрюшу взмахом руки.
Андрюша примостился третьим на ямчатое сиденье, и машина понеслась по склону, скрежеща расхлябанным прицепом.
Шофер курил, перенося папиросу на кончике языка из одного уголка рта в другой. Грузчик дремал. На коленях лежали руки в брезентовых рукавицах.
— Куда путь держишь?
— В Кулкасово.
— К кому?
— К Ташбулатовым.
— Сейчас их тю-тю дома.
Андрюша не поверил.
— Сабантуй нынче. Гуляют. На сабантуе разыщешь.
Шофер выплюнул измусоленную папиросу, выдернул из-за уха новую и, разминая, ласково предложил:
— Закуришь?
— Нет.
— Ты не стесняйся. — И ткнул ему на ладонь пачку «Беломора».
Андрюша сунул папиросы в пиджачный карман шофера.
— Пух на бороде, а курить не научился. Мужик называется.
— Вот он, — кивнул на грузчика, — с избытком мужик. Во сне не откажется от курева.
Он вставил в губы грузчика дымящуюся папиросу, тот сморщился и чихнул. Папироса упала ему на брюки и как раз горящим концом. Ухмыляясь, шофер схватил ее, вышвырнул в окно и прибавил газу, чтоб застичь суслика, перебегавшего через дорогу, но не успел наехать на зверька, поэтому досадливо выругался.
Андрюша заскучал. Напрасно остановил лесовоз. Хорошо было идти. Один. Горы, сквозняки, лиственницы с навесными кронами. Покой вокруг и покой в тебе. И почти забыт дом, сад, город. А этот вот шофер напомнил отца. Та же ухватка. Отец иногда стакан с вином чуть ли не в зубы сует, когда отказываешься: «Привыкай. Рано или поздно надо привыкать. Такой уж у мужского племени ракурс. И ты не отвертишься. Бабы, смотри, как теперь принимают всякую влагу, будь кислушка, будь кагор. И насчет водочки не оплошают. А уж по части курева с нами горазды соперничать студентки и старшеклассницы».
Рядом с лесовозом, как бы ни мчался, скользили оводы. Андрюша давно заметил, что их привлекают яркие металлические предметы. Оводы вились над пробкой радиатора, сделанной из стали-нержавейки, садились на ее верх, «ползали, завороженные зеркальным сверканьем. Летели они и на блеск оправы, в которую были заключены приборы в кабине, но Андрюша ударами фуражки вышибал их наружу.
Когда переезжали ручей, — конский овод, темный, с клином рта, из которого выпускал присосливый хобот, сел на ручные часы грузчика. Шофер прихлопнул овода, похвастал, что у него реакция исключительная: летчик позавидует.
— Реакция действительно у тебя… — Грузчик сладко зевнул, слюна брызнула на ветровое стекло. Он опять уткнулся подбородком в ключицу, бормотал с закрытыми глазами: — На лошадях ездили — за лошадьми увязывались, на машинах ездим — машины сопровождают. Вонь от горючего, им хоть бы хны. Зызз. Зызз.
— Условия приманивают, — заметил шофер, и лицо его построжало.
— Знамо, условия.
— Условия? — вставился Андрюша. — Из резины и железа крови не напьешься. Скорость по характеру.
— Скорость и мне по норову, — сказал шофер. — Они сами не по нраву. Мазь на них надо составить.
— Много чего надобно, — бормотал грузчик. — Мозги шиворот-навыворот вывернешь. Д’ну его.
— По-вашему, лучше спать? — ехидно спросил Андрюша.
Грузчик приоткрыл глаза, с любопытством посмотрел на Андрюшу.
Шофер обрадовался случаю: изнуряло отсутствие собеседника.
— Спать мы любим. И к чему привыкнем — зубами и всеми четырьмя конечностями… За собой замечаю. Скорей знакомой дорогой, пускай дрянь, чем по новому шоссе. Вот ты, Данила, в рукавицах. Жарко, а ты нагрузишь машину и не сымешь рукавиц.
