— Мадам, я должен поговорить с вами…
Негоциант из Дижона, депутат, в этот самый момент пробился к ней с подношением — несколькими бутылями редчайшего вина. Брать их сама она не стала, но воспользовалась Сент-Обеном:
— Возьмите бутылки, мой прелестный гражданин.
Шепнула три слова лакею, нагруженному цветами, и сделала молодому человеку знак следовать за ней. Он заколебался. Терезия одарила его шаловливой улыбкой, в упор глянула в глаза и кивнула — это была молчаливая просьба не упрямиться. Вслед за лакеем, одетым во французском стиле, он вышел из гостиной. В прихожей тот передал цветы другому слуге, а Сент-Обен поставил бутылки на консоль.
— Поднимемся на второй этаж, сударь, — сказал лакей.
На лестничной площадке, украшенной роскошной резьбой, имитирующей переплетение золоченых лиан, Сент-Обен ощутил прилив счастья. С Терезией все казалось простым и легким. Баррас не сможет противиться ей, и, значит, Конвент оставит мюскаденов в покое.
— Господину надлежит подождать прихода мадам вот здесь, — сказал лакей, отворяя дверь комнаты.
Он вошел первым, зажег свечи в подсвечниках и с поклоном удалился, закрыв за собой дверь. Подле монументального ложа с желтыми завесами красовалась статуя испуганной Дианы, похожей на мадам Тальен. Сент-Обен хотел сесть, но не нашел ничего подходящего — ни кресла, ни канапе. Он пристроился на краю ложа и вытянулся во весь рост. Когда Терезия вошла в спальню, она обнаружила молодого человека полностью одетым, но распростертым на кровати, со скрещенными на груди руками. Измученный бессонной ночью и пережитыми треволнениями, он храпел.
Улица Вивьен, чуть не достигая бульваров, своей северной оконечностью смыкается с идущей под прямым углом к ней улицей Дочерей Святого Фомы как раз напротив ворот бывшего доминиканского монастыря, в то время занятого секцией Лепелетье. Национальные гвардейцы из зажиточных, торговцы прохладительными напитками, учащиеся школ, чиновники, рестораторы, клерки, приказчики, до крайности распаленные шуанами и газетчиками, ратующими за монархию, превратили трапезную в оружейную, а в недействующей церкви проводили собрания, о чем Сент-Обен узнал при входе. В этот монастырь он забрел впервые. Под галереей с колоннами обошел четырехугольный сад, заполоненный кустарником и полевыми цветами. Мысль о том, как он был смешон со своим визитом к мадам Тальен, приводила его в уныние. Он проснулся на заре, когда она уже ушла. Ему стоило большого труда выдержать насмешливые взгляды лакеев. Однако, как и было условлено, ему придется доложить друзьям о провале своего демарша.
Он тщетно ломал голову, ища способ затушевать свое фиаско, чтобы оно выглядело не таким глупым, когда, проходя мимо группы возбужденных секционеров, услышал разговор, поразивший его.
Высадка в Кибероне была разгромлена.
Сначала он не поверил, переспросил, заставил повторить ему кошмарные и притом, похоже, проверенные цифры. Гош взял десять тысяч пленных, в том числе захватил весь клир Дольского епископства вкупе с самим монсеньором. Его добыча — шестьдесят тысяч ружей, шестьдесят тысяч пар обуви, одежда, изрядный запас пшеницы и сушеного мяса.
— А что англичане?
— Остались в открытом море.
— Сколько убитых?
— Этого никто не знает, но наверняка много, а будет и того больше, даже если Гош откажется казнить пленных. Этот негодяй Тальен специально помчался в Ванн, чтобы устроить массовый расстрел.
— Солдаты откажутся мараться участием в такой бойне!
— Тальен попросит об этом бельгийцев и уроженцев Льежа, их немало в рядах Западной армии.
Надежда умирала. Теперь комитеты решат, что им в борьбе с роялистами все позволено. Персональная неудача Сент-Обена ничего не весила перед лицом такой драмы. Он поспешил к церкви, где люди из секции Лепелетье в полном смятении спорили о новой стратегии. Одни хотели призвать богатые кварталы к оружию, а дружественные секции, такие, как секция Вандомской площади, Французского театра, Бон-Нувель, Бют-де-Мулен, — чтобы держали теснее ряды. Другие утверждали, что действовать силой не время, провал в Кибероне доказывает это. Сент-Обен расслышал в общем хоре яростный голос Дюссо, потом и увидел его — тот сидел на молитвенной скамеечке.