— Он был пастором в Ист-Энде, — продолжал Дик. — Десять лет прожил он в нищете и неизвестности, ведя героическую, благородную жизнь, на какую люди изредка еще способны даже в наш век. Теперь он пророк модного христианства в южном Кенсингтоне, ездит в церковь на паре кровных рысаков, и под жилетом уже обрисовывается брюшко. На днях он был у меня по поручению княгини. N.N. Они хотят поставить одну из моих пьес в пользу фонда заштатных викариев.
— А кот отбил у него охоту к. этому? — спросил я, изобразив на моем лице что-то вроде саркастической улыбки.
— Нет, — ответил Дик, — сколько я мог судить, он очень одобрил затею. Но дело вот в чем: лишь только Уайчерли вошел в комнату, кот подошел к нему и нежно потерся о его ноги. Уичерли остановился и погладил его. — Так, он, значить, и к вам пришел? — сказал он со странной улыбкой.
— Дальнейших объяснений не требовалось. Я понял, что скрывается за этими словами.
Я на некоторое время потерял Дика из виду, но много слышал о нем, так как он быстро подвигался вперед к вершине славы, обещая стать одним из известнейших драматургов наших дней. Про Пирамиду я совсем забыл. Но зайдя как-то к знакомому художнику, который незадолго перед тем вышел из мрака голодного существования к свету популярности, я увидел два зеленых глаза, сверкающих в темном углу мастерской. Они показались мне знакомыми.
— Неужели! — воскликнул я, направляясь в тот угол, чтобы ближе рассмотреть кота. — Да правда; у вас кот Дика Дэнкермана.
Художник поднял глаза с мольберта и посмотрел на меня.
— Да, — сказал он, — Одними идеалами не проживешь. — И вспомнив всё, я поспешил переменить разговор.
С тех пор я часто встречал кота Пирамиду у моих друзей и знакомых. Они называют его различными именами, но я уверен, что это всё тот же кот; мне хорошо знакомы его зеленые глаза. Он всегда приносит счастье, но, к кому он попал, тот становится другим человеком.
Иногда я спрашиваю себя: не слышится ли его царапанье и за моей дверью.
1897
