— Бежит?
— А то вы не знаете! Вам отвечать повелителю, когда спросит, куда это побежал народ и почему. Повелитель спросит вас, благословенный государь. Вам отвечать!
Улыбаясь и пошлепывая туфлями, шах в широком халате, накинутом поверх розовых шелков белья, прошелся, слегка наклонив голову. Неожиданно он остановился прямо перед беком:
— А разве Великий Повелитель поставил вас сюда не затем, чтобы мой слух и мое зрение стали острей? Если чего-то я недослышал, он спросит с вас. Я недоглядел — с вас же спросит.
— Я не собака, чтоб хватать людей на улицах.
— Люди на улицах? Сейчас?
— Теперь уж нет. Улицы пусты. Ушли! А куда? Какой был слух, что случилось?
— Я не издавал указа ни выходить на улицы, ни уходить из города.
— Кто ж их погнал среди ночи? Сами спите, так хоть караул бы поставили!
— Ночные караулы выставляете вы, почтенный бек. Зачем мне вмешиваться в ночные дела? Вы у нас — князь ночи.
— Караулов не хватит, чтоб перегородить все переулки. Ворота-то в городе ни одни не запираются. Стен нет!
— Не подговариваете ли вы меня восстановить стены, срытые по указу повелителя?
Бек шумно и размашисто прошелся по зале, отвернувшись к стене и небрежно оглядывая искусную роспись — узоры, цветы, птиц…
В раздражении, словно оступившись, он ткнул плеткой в стену.
— Птички?
— А что?
— Греха не боитесь!
— Я не читал в Коране, что птички — грех.
— И я не читал. И без Корана известно, что всякую живность изображать грех, — птиц, скотов, девок… Тут не языческая Индия! Вот доизображаетесь до всякого такого!.. Богословы-то не погладят по головке.
— Коран молчит об этом. А разговоры, не подтверждаемые Кораном, суть суесловие.
— «Кораном, Кораном»! Я не мулла. У меня повелитель спросит, куда сбежал народ из города. Почему кызылбаши сбежали от своего шаха? А ведь без народа, мол, не дорог шах. Что я отвечу? Что скажу? А вы — «птички, Коран»! Не до птичек! Где народ?
— Почтеннейший бек, где мой народ?
— Что мне отвечать повелителю?
— Я не учитель ваш, вы — не ученик мне. Сами вы разумеете, как поступить. Я лишь догадываюсь, как вы поступите, — поутру наберете каких-нибудь ротозеев на базаре, какие попадутся, прежде чем соберется базар. Они сознаются, что ночью пытались уйти из города. Затем вы приведете их назад на базар, чтобы все в Шемахе видели негодяев, пытавшихся уйти из города, и повесите их для острастки и для вразумления, всему базару напоказ. Повелитель узнает, что вы строги, что никого не пускали, что не хватило времени для поимки всех остальных.
— Я и с караульщиков сдеру шкуру. Но народ-то ушел! Куда? Куда и по какой причине ушел? Как только караулы меня известили, я кинулся к вам. Везде уже пусто. Одни кошки шныряют поперек улиц. Ни души! Что случилось?
— Я догадываюсь, если вспомнить, когда народ бежит без спросу. Когда уходит от своих очагов.
— Повелитель идет? Ну, ну… откуда они пронюхали раньше нас? Повелитель? Сюда?..
Бек замер при этой мысли: «Придет сюда… Вызовет к себе… Где народ, спросит… Что сделано за зиму?»
А шах, улыбаясь, говорил:
— Я вам коня дарю, почтеннейший бек.
— Что за конь? — спросил без радости бек.
— Араб.
— У вас есть?.. Откуда? Долго ж прятали от меня!
— Зимой купцы привели. Я взял. Для подарка вам. Вдруг повелитель пожелает видеть и меня и вас. Вам понадобится хороший конь в дар повелителю.
— К повелителю с одним конем не явишься!
— Ну, если хорошенько заседлать!.. К тому ж от меня будут другие подарки.
Бек задумчиво поклонился, поблагодарил и, приговаривая: «Почивайте, а то уж светает!», ушел.
Ширван-шах, сожалея, что из-за бека опоздал к первой молитве, прошел по безмолвным и еще темным комнатам в свои маленькие жилые покои.
Следовавший за ним слуга, длинный сутулый старик, принял с его плеч халат и пробормотал:
— Кто мог, все ушли.
Как бы себе самому, шах в раздумье откликнулся:
— Я не мог сам раздавать им хлеб. Пошлем через купцов.
— Хлеба-то им мы и сами соберем. А вот оружие бы им!..
— Что ты! Откуда?
— Оттуда! — грубо ответил слуга, кивнув куда-то в глубину дворца.
Шах опустил глаза и отмолчался.
Слуга спросил:
— Не убрать ли и нам кое-что?
— Но так, чтоб в глаза не бросалось.
