Наконец он перекинул книгу на седло и, одним рывком садясь в седло, успел поймать падающую книгу.
Лошадь заартачилась, почуяв на себе незнакомую руку, закрутилась, но он стиснул ее бока, ударил ногой, и она, еще кося, понесла его с тяжелой ношей.
Пока он управлялся с лошадью, тоурмен в белой шапке опомнился, что-то крикнул своим и кинулся в погоню за Мартиросом.
Храм стоял над неширокой горной рекой.
Тропа, по которой скакал Мартирос, вскоре свернула на эту реку, потянулась по берегу.
Долго ли он скакал, вспомнить некому.
Воин погони метнул ему вслед копье, но промахнулся. Мартирос, однако, понял, что погоня уже настигает его, и круто свернул к реке, намереваясь перескочить или перебраться вброд на другой берег, ближе к теснинам гор.
Однако стрела пробила плечо Мартироса. Книга становилась непосильной тяжестью для руки.
Еще стрела ударила в спину Мартироса.
Он круто, последним усилием, повернул коня к воде.
Ему бы доскакать до ущелья, сбросить книгу в кустарники, скрыть от нечистых рук…
Но красные круги уже крутятся, крутятся перед глазами. Он видит горный поток. Бьет бока коня, чтоб перепрыгнуть…
И, падая с седла, успевает кинуть книгу в студеную воду, в ледяной крутящийся, крутящийся, крутящийся поток.
Совершилось чудо.
Через сотни лет земледелец, черпая воду в ручье, нашел необычный камень. Камень оказался тяжел.
С трудом поднял его со дна и выволок из воды пожилой крестьянин, хозяин своей большой земли.
Он увидел надпись на верхнем пласте камня. Это была книга! Пропитавшись чистейшей кремнистой водой, книга окаменела. Ныне хранится она в Матенадаране, где собраны все армянские книги, спасенные предками в темные прошлые века. И слова, написанные на ней, не смыло ни водой, ни временем:
«В начале было слово. И слово было богу. И бог был словом!..»
* * *
Тимур скакал по ночной снежной равнине, сопровождаемый Халилем, и поглядывал вдаль на костры, разложенные воинами по улицам холодного Арзрума.
Охрана, отстав от повелителя, удивлялась, когда он вдруг пускал коня вскачь и мчался с таким стремительным порывом, что даже Халиль едва поспевал за ним.
Прижав одной коленкой седло, всей своей тяжестью упершись в левое стремя, Тимур привставал, огромный в своем широком тулупе, а арабский горячий конь казался маленьким под таким седоком.
Тимур гнал его, не давая ни мгновенья для передышки, а чуть замечал непокорство, хлестал. Однажды конь было вздыбился, но Тимур укорил [так] его таким ударом, что скакун тотчас покорился воле всадника.
Огромный всадник в развевающемся треухе, в сгорбившемся от ветра тулупе почти стоял, а конь летел, не видя дороги, следуя малейшим повелениям узды.
Так сперва мчались по еле заметной дороге. Но вскоре Тимур, потеряв ли дорогу, соскучившись ли следовать ею, свернул в поле.
Обмерзшее, оно не было гладким, какие любы ленивым всадникам и глупым коням. Этот конь был умен. Он мчался не спотыкаясь, хотя непривычная ему плетка злила и гнала его, не давая ни мгновенья отдыха.
Так мчался он долго. Наконец Тимур повернул обратно к городу, но скорости не сбавлял.
Охрана давно отстала и потерялась где-то в снежной мгле. Халиль, захлестанный снегом, почти ослепнув от встречного ветра, мог лишь следить за дедом, нигде не успев настичь его.
Халилю было видно, что конь уже иначе выбрасывал ноги на скаку, чем в начале поездки, но дед по-прежнему не давал ему передышки.
Так, стремительно мчась, Тимур взлетел по крутому пригорку к стенам Арзрума и лишь около монастырских ворот сдержал коня. Они проскакали мимо костров, где толпились воины и пахло печеным мясом. Мимо стражи. И въехали в монастырь.
Тимур легко и резво сам соскочил с седла и, отдав поводья подбежавшим воинам, огладил, оглядел, ощупал всего коня. Загнанного, вздрагивающего, отличного коня арабских кровей.
Он прижал ладонь к груди коня. Он погладил взмылившийся, горячий живот. Он пощупал переднюю ногу, пронизанную мелкой дрожью.
Потом посмотрел и Халилева коня.
— Такой же! — сказал Тимур. — А ты его меньше гонял.
Падал медленный, величественный снег.
Раскрасневшийся, повеселевший Тимур подошел к костру.
