— Нет, сынок.
Он не стал больше задавать вопросы, видя, как в проходе вагона столпились люди с вещами, спрыгнул с сиденья.
Маргарита Филипповна помогла Наде вынести из вагона чемодан и сумку.
Состав был оцеплен автоматчиками, на проселке стояли тупоносые машины.
— Неужели нас увезут? — насторожилась Надя.
— Кто их знает.
Немцы начали проверку с хвоста состава, растянув людей цепочкой: осматривали вещи крупный офицер и трое дюжих автоматчиков. Они потрошили сумки, баулы, узелки, чемоданы, требовали документы. У некоторых забирали ценные вещи, откладывали в сторону. Кто возмущался, а кто проходил молча, задушив обиду.
Пожилая женщина с двумя маленькими внуками упрашивала:
— Детские вещи верните. Во что же мне детей одеть? Неужели у вас нет сердца? Господь покарает вас.
Дюжий молодчик направил на нее автомат, и женщина увела внуков, проклиная:
— Грабители! Грабители!
— Боже! Какие варвары!
— Тихо, Наденька.
Подошла их очередь. Офицер глянул на нескладную фигуру Маргариты Филипповны, на обрубок руки, тупым носом сапога оттолкнул от себя ее старую потрепанную сумку и махнул рукой:
— Проходи.
Она схватила сумку, унесла ее на десять — пятнадцать метров от проверяющих и вернулась, чтобы подсобить Наде.
Надю офицер рассматривал подольше, сравнивал ее лицо с фотографией на паспорте, и в вещах ее стали ковыряться. Вначале проверили чемодан — он привлек их внимание, очевидно, тем, что новый и большой. В нем сверху был аккуратно уложен серого цвета костюм Виктора — совсем еще новый, сшили перед самой войной. Немцы взяли пиджак, полезли в карманы. Вывернули их, но ничего не нашли. Просмотрев тщательно содержимое чемодана, немцы закрыли его и отложили к другим вещам, которые складывали в стороне.
Надя, бледная и напуганная, тут вовсе опешила, она не знала, как ей быть. Протестовать или смириться? Эти звери на все способны. Больше всего ей жаль костюм Виктора, да и все ее белье, и платья были в чемодане.
Офицер тем временем с усердием проверял сумку, здесь были в основном вещи Алексея.
— Что вы ищете?! — прорвало Надю. — В сумке белье ребенка.
Офицер посмотрел на нее грозно и продолжил осмотр. На самом дне сумки лежал альбом, резким рывком немец вытащил его, из него выпала при этом фотография. Это была фотография Алексея Викторовича Соколова. На ней он в гимнастерке, с орденом Красного Знамени на груди.
— Комиссар?! — гаркнул офицер.
Алексей бросился поднять фотографию, но офицер схватил его за воротник рубашки и оттащил в сторону.
— Отдайте! Это мой дедушка! — вскрикнул Алексей и, плача, уткнулся матери в подол.
Надя опустила руки на вздрагивающие плечи сына.
— Вернут… — Она сама едва сдерживала слезы.
Офицер сердито и с неприязнью полистал альбом, бросил его на дно сумки.
— Коммунист! — указал он на нее.
Автоматчики тотчас оттеснили Надю с Алексеем в сторону.
В августе, в страдную нору, особо благоухают кавказские сады и вместе с рассветным испарением из дворов, обнесенных невысокими заборами, струится обычно густой аромат яблок, груш и других южных плодов. Но Амирхану Татарханову в нос ударила горькая гарь от чадящих развалин окрестных домов. Разрушенный бомбами город погрузился в печальную тишь. Жизнь, кажется, покинула эти места.
«Вот он, ваш бесславный исход, голодранцы, — оценил с холодным презрением Амирхан Татарханов, мужчина еще не старый, по-прежнему сухопарый, но с заметной проседью в густой шевелюре. — Уж лучше сдали бы страну подобру-поздорову и не терзали ее понапрасну…»
Он шел не спеша, размеренно, легко нес толстую сумку. В глаза ему бросались чернеющие, точно покрытые копотью, деревья, тянувшиеся по обе стороны неширокой улицы. Узнавались и не узнавались ему родные места: многое изменилось за те годы, что он здесь не был. Сколько раз снился на чужбине дорогой с детства, любимый край! Сколько раз в мечтах своих он совершал путь по улицам родного города, расположенного в живописном месте, в окружении гор, зелени и шумной горной реки. Они-то оставались прежними, потому что они неистребимы. И это дорого ему. А дома можно восстановить, построить новые, еще более красивые.
