— Да нет, Усташ, — устало покачал головой Ящик. — Я не останусь в Уганде. Зачем мне Уганда. Я пойду дальше.
«А что там дальше Уганды?» — хотел спросить я, но не успел.
Шаркающей походкой, беспрестанно дергая длинной головой, к костру приблизился Буассар.
Зрачки его глаз были сильно расширены.
Он спросил:
— Меня кто-то звал?
— Нет, — ответил Ящик. — Но раз ты встал, посиди с нами.
— Ты француз! — изумленно сказал Буассар. — Держу пари, ты из Нанта!
— Это так, — негромко ответил Ящик.
И они замолчали.
Один торжествующе, другой устало.
А рядом капрал, упав лицом в траву, пьяно вслушивался в непостижимую для нас вселенную звуков.
Когда Буассар присел около меня, меня обдало запахом табака.
Не глядя я извлек сигареты из кармана его рубашки.
Дым мне не мешал.
Я был полон счастьем узнавания.
Я понимал всех и вся.
Я понимал бег термита в подземных переходах его бесконечного дворца, понимал дикую птицу, затаившуюся на развилке дерева. Я понимал цикаду, бессмысленно трепещущую где-то рядом. Я впервые так сильно понимал весь этот мир — всей своей шкурой, по которой раз за разом пробегали волны ледяного холода. И это бесконечное счастье узнавания кружило мне голову, это бесконечное счастье чувствования вытаскивало меня из грязного болота, в котором, казалось, я погряз навсегда.
А одновременно я вдруг понял, чем пахнет надбавка за риск.
Надбавка за риск пахнет теплым бензином, понял я, перегретой резиной шасси и кровью.
Ничем больше.
— Это все оборотень, — негромко произнес Ящик. — Уверен, что это все он.
— Почему ты в этом уверен?
— А ты взгляни на него. Он похож на космос. Он похож на океан. Он умеет усиливать все те зачатки, что в нас сохранились. Не знаю, как он это делает, но у него получается.
— Да ну, — сказал Буассар. — При чем тут оборотень. У этой твари даже нет пасти.
— Насчет пасти ты прав. Но она ему, наверное, не нужна. Может, он питается всего лишь звездным светом? Может, он звездный миссионер, волею случая заброшенный в наши пространства? А? Не надо ничему удивляться, Буассар. Гремучая змея по теплу, источаемому мышью, узнает о ее присутствии за десяток метров. Японские рыбки сомики улавливают так называемые теллурические токи, которые постоянно циркулируют в земной коре, значительно меняя свои характеристики перед землетрясениями. Скаты и угри, Буассар, умеют генерировать мощные электрические заряды. Наверное, и оборотень что-то такое умеет. Не знаю… Пусть оборотнем займутся те, кому мы его передадим…
— О ком это ты? — подозрительно спросил Буассар.
— О тех, кому мы передадим оборотня, — повторил Ящик.
— В Уганде?
— Если там найдется специалист, то в Уганде.
— Что значит — передадим? — Буассар нервно сжал кулаки. — Ты, кажется, сказал — передадим? Я правильно тебя расслышал?
— Совершенно правильно, Буассар.
— А может, в Родезии за оборотня дадут больше?
— Он похож на чудо, Буассар. На самое настоящее чудо. А разве за чудо берут деньги?
— Именно за чудо и следует брать деньги! — со скрытой угрозой заявил француз, и голова его задергалась еще сильнее. — Чем я буду платить врачам. Ящик? Мне ведь теперь понадобятся хорошие врачи, я вовсе не намерен проводить остаток жизни в обществе слепых! Пусть сперва эта тварь вернет мне зрение, тогда я, может, подумаю!
— Ты мешаешь мне, Буассар, — прохрипел из травы капрал. — Заткнись или убирайся!
Буассар вскочил.
Вид у него был сумасшедший.
Он даже пах не так, как все мы, и по этому его запаху я вдруг понял — он опасен. Немец Шлесс ведь тоже стрелял в нас, а у Шлесса было меньше причин на это. К счастью, как и Шлесс, Буассар не мог вести огонь прицельно, и когда автоматная очередь срезала листья над нашими головами, мир будто взорвался.
Все менялось и упрощалось самым диким и неестественным образом.
Я еще видел светящиеся цветы, слышал писк перепуганных птиц, но все это уже было всего лишь суетой разложения.
Все распадалось, разваливалось, возвращая нас в прежний мир, по шею, да нет, с головой погружая в обыденное дерьмо лагерной жизни. А одновременно возвращалась боль, разламывающая виски.
Взбешенный, я попытался вырвать автомат из рук Буассара.
