Он рассмеялся.
— Не совсем. Но то, что про вас рассказывают, весьма примечательно.
Он наклонился ко мне с насмешливо-таинственным выражением лица.
— Я так понял, что все они, эти рассказы — как выражаются американцы — просто «тянут Тома Кокса», то есть врут?
— Все зависит от того, что это за случаи и рассказы, — сказал я с абсолютно серьезной миной. — Если говорить про тех шестнадцать женщин на Альбионе, то полная правда: они все разродились на протяжении шести дней.
— А, это как раз та история, которую я хотел бы услышать, — он хитро посмотрел на меня, — я так понимаю, что вы шутите, но, может быть, лучше мне таких предположений не делать.
Он снова рассмеялся, но быстро посерьезнел, потому что смерть троих его товарищей убивала в нем всякую попытку к веселью.
Наконец он сказал:
— Это ваш компьютер заставил меня задуматься, что же такого знакомого в вас. Потом я услышал, как ваша… подруга назвала вас по имени, ну, во всяком случае, я заметил, что компьютер разговаривает с вами необыкновенно по-человечески. Каким образом вы заставили его стать таким необычным? Земные машины могут иногда имитировать людей, они даже довольно успешно подражают человеческой личности, но тут перед нами нечто совершенно иное.
— Сэм — больше, чем компьютер, — сказал я. — Его логическое ядро содержит Влатузианскую энтелехическую матрицу. Это компонент размером с ваш большой палец.
— Я про них слышал. А с кого был взят образец?
— С моего отца.
— Понятно.
Людям часто такое кажется чем-то болезненным, просто гробокопательским. Мне кажется, я знаю, почему, но я об этом не думаю.
— Он погиб при несчастном случае на Каппа Форнакис-5. Я привез его тело на родную планету влатузианцев, которая, как и Земля, не связана непосредственно с Космострадой, и оставил его тело с техниками планеты. Они держали его у себя почти год. Когда я получил тело обратно, на коже головы не было никаких насечек, а мозг был нетронутым. Потом его похоронили на планете Вишну, на нашей ферме.
Сэм вставил свое слово.
— Ты про меня так разговариваешь, словно бы меня тут вообще не было. Мне от этого весьма чертовски неловко.
— О, простите, пожалуйста, — сказал Сукума-Тейлор. — Джейк, извините, вы не возражаете, если я задам ему вопрос?.. Ну вот, снова я говорю не то… Сэм. Не будете ли вы так добры ответить на несколько вопросов?
— Валяйте, — ответил Сэм.
— Как вы сами себя воспринимаете? Я вот что имею в виду: каково ваше представление о себе с точки зрения физического присутствия, телесной оболочки? Вы меня понимаете?
— По-моему, да. Ну, это зависит от разных вещей. Иногда мне кажется, что я — часть тяжеловоза, а иногда просто кажется, что я в нем еду. Большую часть времени меня не покидает ощущение, что я сижу как раз на том месте, где сейчас сидите вы, на сиденье стрелка. Нет-нет, не вставайте. Это чувство остается у меня независимо от того, занято сиденье кем-то другим или нет.
Сукума-Тейлор приложил палец к подбородку.
— Это очень интересно. Есть и еще один вопрос, но я, право, не знаю…
— Вы хотите знать, как это выглядит для человека, когда он умирает? Про это вы хотели спросить?
Африканец кивнул.
— А черт его знает, как это, потому что про катастрофу я ничего не помню. Мне с тех пор рассказывали, что тот сукин сын, который налетел на меня прямо в лоб, был пьян в стельку и что он отделался легко и выжил. Не думаю, что это влатузианцы стерли мою память, они таким не занимаются, но почему-то я совсем этого не помню.
Ответ Сэма вогнал африканца в глубокое раздумье.
Тем временем мы добрались до вершины очередного подъема, и ветер с дождем стали стихать. Темные стены скал обрамляли дорогу. Космострада наконец счастливо влилась в естественный перевал. Именно в этот момент прожекторы на миг потускнели, потом к ним вернулась прежняя яркость. Мотор стал жаловаться низким укоризненным журчанием.
— Джейк, у нас нестабильная плазма, — объявил Сэм.
— Ну надо же, как вовремя, — вздохнул я. — По-моему, отсюда мы все время будем катиться под гору. Какие у тебя данные?
— Все, что я могу прочитать на приборах, говорит нам, что у нас самая капризная нестабильность и она усугубляется. Температура падает. Ага, и долготное течение в плазме давным-давно перешагнуло предел Крускаля. Погоди-ка, все вспомогательные витки обмотки вроде бы приходят на выручку… ну вот, теперь снова все нормально… постой… еще минутка… черт, снова сбой. Выключи эту штуковину, Джейк.
