— Налево! — Даже охранник командовал вполголоса.
Полынов свернул к рубке. Из нее вышел какой‑то человек.
— Бергер! — Полынов узнал пилота.
Тот споткнулся. Полынов видел, как покраснела его шея.
— Бергер!
— Но, но, не велено, — лениво сказал охранник, но Полынов уже поравнялся с Бергером.
Пилот отвел взгляд и торопливо зашептал.
— Тактика требует… Соглашайтесь, соглашайтесь… Они настроены решительно, но объективно… Мы должны держаться вместе.
Он ускорил шаг, втянув голову в плечи. Это было так не похоже на энергичного швейцарца, что Полынов приостановился.
Толчок в спину заставил его очнуться.
Как и тогда, на двери рубки горела рубиновая надпись “Посторонним вход воспрещен”. Полынов переступил порог.
Как и в тот раз, в рубке было полутемно, тлели лишь фосфоресцирующие шкалы приборов. Мощность обзорного экрана была доведена до предела, и в рубку заглядывали тысячи немигающих звезд, собранные посредине в искрящийся жгут Млечного Пути.
Кресло первого пилота повернулось, и Полынов увидел Гюисманса. Звездный свет очерчивал длинный костлявый лоб, тонкий нос, запавшие щеки, оставляя в темноте провалы глазниц. Второе кресло пустовало, но на сиденье не успел стереться отпечаток чьего‑то грузного тела. “Неужели Бергер?” — подумал Полынов.
В углу слабо шевельнулась фигура в черном, блеснуло дуло лайтинга.
— Садитесь, Полынов. Утешились наконец? — В вопросе таилась насмешка.
Полынов сел, исподтишка бросил взгляд на пульт управления.
Ручка экстренного торможения слишком далеко — рывком не дотянуться. Да и глупо: двенадцать уже не смертельны, а вот выстрел в спину…
— В ваших планах, — Полынов твердо решил завладеть инициативой, — есть одна неувязка, опасная для меня… и для вас.
— Любопытно, любопытно, — с иронией сказал Гюисманс. Его глаза блеснули из темноты провалов. — Просветите.
— Рано или поздно вам придется вернуться на Землю, потому что в космосе награбленные богатства вам ни к чему. Так?
— Допустим.
— И тогда вы будете вынуждены кое–кого из своей шайки ликвидировать. Может быть, его. — Он кивнул в сторону забившегося в угол стража.
— Это почему?
— Вам непонятно? Удивительно. Кто‑нибудь обязательно проболтается о ваших похождениях. И тогда вам крышка. Вам придется убрать ненадежных, чтобы этого не случилось. Меня уж во всяком случае. А может, и вас уберут, ведь свалки вам не избежать.
Полынов испытующе посмотрел на Гюисманса, ожидая его реакции.
— Вполне логично. — Гюисманс утвердительно наклонил голову и обхватил руками колено. — Но вы не учли одного обстоятельства, которое сводит на нет ваши безупречные построения.
— Какого? — вопрос прозвучал беззаботно.
— Об этом мы поговорим, если вы скажете “да”.
Полынов встревожился. Удар не достиг цели. Но почему? Притворство? Нет. Полынов готов был поклясться, что нет.
— Пусть так, — сказал Полынов. — Но уж коли вы предлагаете мне сделку, я вправе поставить свои условия.
— Забавно. Я обещал вам жизнь, чего еще вам надо?
— Во–первых, мне нужна гарантия безопасности всех пассажиров и всех членов экипажа. Во–вторых, карты на стол!
Гюисманс язвительно засмеялся.
— Да вы юморист, Полынов! Вы абстрактный гуманист! Безопасность своих противников, ха–ха… Ведь сенаторша, троечка миллионеров и прочая шваль враждебны вам, коммунисту, — разве не так?
— Это мое дело. Вы принимаете условия?
— Не смешите меня. Право, я уже достаточно повеселился. Вот что. Я реалист. Карты на стол. Что ж, возможно, это зависит от вас. Пассажиры вас не касаются, запомните. Единственное, что я могу вам обещать, — это безопасность одной симпатичной девочки. Вы понимаете?
Полынов вздрогнул. Вот оно. Ловушка. Видимо, он им здорово нужен. И Крис. Крис — заложница.
— Давайте все поставим на свои места, — Гюисманс наклонился к нему, стараясь разглядеть выражение его лица. — Должен предупредить, что эта девочка — она мила, не правда ли? — законная добыча Большеголового. Такова плата за его участие в наших делах. А у Большеголового дурацкая привычка любить девушек, мучая их. Он сноб и растягивает это удовольствие. Закон на Земле почему‑то не раз уже придирался к нему за эту невинную слабость. Так что поймите, речь идет не об одной вашей жизни, а о двух. И даже кое о чем большем, чем жизнь. Такое условие вас устраивает?
