— Он здесь! — зарычал Кайзер. — Роэлец!
Хотя поблизости ветер колыхал тенистые кроны деревьев, роэлец сидел на самом солнцепеке — обнаженный, серо–коричневый, немигающий. Сидел с неподвижностью камня, лицо его было бесстрастней черепа.
Но это не был роэлец. На Кайзера и Осоргина в упор смотрели невидящие глаза Блинка.
По телу Осоргина волной прошел холод.
Не чувствуя ног, он сделал несколько шагов вперед, мельком заметив, что лицо Кайзера стало красным от напряжения.
— Блинк, — едва услышав себя, прошептал Осоргин. — Блинк! — Его голос внезапно сорвался в крик. — Что с тобой, Блинк?!
Губы Блинка приоткрылись, как щель, и из черноты рта выпали чужие, равнодушные слова:
— В твоем вопросе нет смысла, человек. Маленькому знанию не понять большого.
— Он бредит! — вскричал Кайзер. — Блинк, дружище, у меня во фляжке коньяк, глотни…
Осоргин удержал руку Кайзера.
— Подожди… Дело серьезней… Блинк, ты узнаешь нас?
— Вы оболочка слабого духа. Я лучше вас знаю, кто вы.
Осоргин сглотнул комок в горле.
— Ты прошел обучение до конца, Блинк?
— Я посвящен.
— И теперь?..
— Знаю все. Понимаю все. Повелеваю всем. Настоящий Блинк есть мир, и мир есть подлинный Блинк. Единство, вам недоступное.
— Ты был исследователем, вспомни! Ты пошел на это ради эксперимента. Ты хотел узнать и вернуться… Вспомни!
— Ваша наука — детская забава. Знания здесь.
— Тогда расскажи о них!
— Маленькому знанию не понять большого.
— Не тот разговор! — рассвирепев, Кайзер отстранил Осоргина так, что тот пошатнулся. — Он же сошел с ума, разве не видишь?! Я отнесу его в лагерь.
Раскинув руки, Кайзер шагнул к Блинку и наклонился, чтобы взять его в охапку. И вдруг замер. Его красное лицо покраснело еще сильней, поперек лба вздулась вена, напрягшиеся мускулы рук заходили от страшного напряжения — напрасно. Яростное усилие не приблизило его к Блинку ни на волос.
— Не старайтесь, — прошелестел бесцветный голос Блинка. — Вы тысячи лет будете искать истину, которой я уже владею. Смирите гордость мнимых владык земли, маленьких и несчастных, и идите ко мне…
— Нет!!! — Кайзер откинулся назад и едва не упал на спину. — Сумасшедший, сумасшедший, сумасшедший!
— Тогда прощайте. Бойтесь злых влияний бурного солнца, что сеют болезнь ума, и знайте: людей объединяют незримые и сверкающие волны. Несчастье передается, счастье передается, зло передается, добро передается волнами. Примите эту каплю знаний в подарок и уходите. Иначе сердце одного из вас не выдержит.
Словно мягкая рука отодвинула Осоргина и отодвигала все дальше и дальше от Блинка, но почему‑то он не ощутил ни страха, ни волненья. Пятясь вместе с Кайзером, он видел, как уменьшалась фигура их бывшего товарища, а глаза его вопреки законам перспективы, наоборот, росли и росли. И блеск этих огромных, неподвижных глаз был сух. Как мертвый блеск слюды.
Им показалось, что прошли секунды, но неожиданно они обнаружили, что стоят на поляне возле сброшенных рюкзаков. И тут они словно очнулись. Молча, не обменявшись ни единым словом, они легли в тень и долго лежали там, бесконечно опустошенные.
Потом они нашли в себе силы вновь двинуться к месту, где был Блинк. Но там его уже не оказалось. Тщетно кричали они до хрипоты, тщетно обшаривали окрестности — всюду дремотно стоял бескрайний лес, и не было в нем ни отзвука, ни следа.
Много поздней, когда надежды совсем не осталось и наступила ночь, сидевший у костра Осоргин уронил на колени руку, в которой он держал обнаруженный в палатке дневник Блинка.
— Что? — едва слышно спросил Кайзер.
— Ничего, — так же тихо и удрученно отозвался Осоргин. — Он тщательно фиксировал ход опыта…
— И?
— И где‑то посредине потерял самоконтроль. Похоже, он слишком поздно понял…
— Что понял?!
— Что феноменальные способности роэльца, в чем бы они ни заключались, достигаются уродованием психики… Может быть, я не прав. Может быть, всякий на его месте незаметно утратил бы качества исследователя, просто качества нормального человека. Но Блинк… Мы дураки, Кайзер, мы слепые идиоты, мы просто невнимательные, равнодушные люди, если не заметили, что его увлеченность и убежденность уже тогда приближались к фанатизму, за чертой которого кончаются и разум и наука!.. Мы не имели права оставлять его в одиночестве! Не имели!
