— Там инопланетники! — разбудил его хриплый голос Преображенского. — Они, их база!
Очарование спало. Крамер увидел, как Преображенский порывисто шагнул вперед, чтобы ступить на берег озера, и как пустота вдруг отразила этот шаг.
Преображенский закачался, едва не потеряв равновесия.
Сзади быстро подошел Романов и деловито пошарил перед собой. Ничто, казалось, не ограждало вход, и тем не менее протянутые руки уперлись в невидимую стену.
Желанный мир пришельцев был недостижим.
Так и должно было быть по законам логики, они это поняли и подавили разочарование.
— Спокойно, — сказал Преображенский. — Приступим к делу.
Они стояли плечом к плечу у входа, и каждый слышал шумное дыхание другого. Открытие навалилось на их плечи, как тяжелый груз. Все, они уже не могли смотреть на озеро прежним радостно–безмятежным взглядом — это было печально и неизбежно. Сколь бы прекрасное ни было прекрасным, оно подлежало теперь исследованию и холодному анализу.
Они вычислили площадь входа, замерили радиоактивность скалы и преграды, определили силу отраженного озером света, привычно проделав все, что проделать было необходимо. Но что‑то протестовало в них против этих действий: тем злее и сосредоточенней они работали.
Тем временем ничто не менялось за преградой. Все так же призывно мерцала вода, все так же мягко струился свет, все так же нежился берег.
Они провели киносъемку.
— Надо оценить прочность преграды, — сказал Преображенский.
Романов поспешно сбегал в вездеход, притащил буровое сверло, упер рукоять себе в грудь и включил мотор.
Сверкающее жало уткнулось в пустоту, вращаясь и подрагивая.
Словно паутинка повисла на кончике сверла.
Остолбенев, Крамер смотрел, как от вибрирующего острия бегут, пересекаясь, невесомые нити.
— Стой!!! — не своим голосом закричал Преображенский.
Но Романов уже и сам отшвырнул сверло, точно оно обожгло ему руки.
Поздно.
Трескалась не преграда. Множась, разломы охватывали озеро, скалы, лес, небо. Мир распадался, как алмаз под ударом молота. Он крошился, тускнел, гас…
И погас совсем. Прощально вспыхнув, исчезло последнее облачко.
Людям в глаза смотрела тьма.
Когда они, ошеломленные, ничего не понимающие, дрожащей рукой включили фонарики, то увидели голую плоскость камня там, где только что было озеро.
Они растерянно и тщетно, в отчаянной надежде шарили по ее поверхности. Камень всюду был гладкий, точно отполированный. Под пальцами засохшими лепестками осыпалась черная эмаль, кое–где еще покрывавшая скалу.
Они брали эту эмаль с тем чувством, с каким на пожарище берут горсть пепла.
Она была необходима для анализов.
И когда было сделано все, что надо, исполнен весь ритуал погребальных исследований, Преображенский отошел в сторонку, сел на плоскую глыбу и закрыл лицо руками.
— Я полагаю, что у пришельцев это было чем‑то вроде телевизора… — неуверенно проговорил Романов. — Кто же знал…
Плечи Преображенского вздрогнули.
Крамер поднял лицо к небу. Там в угольной черноте сияла вечная арка Млечного Пути.
— Нет, — сказал он глухо, с какой‑то непоколебимой уверенностью. — Нет. Это была не база. И не телевизор. Тот мир был слишком прекрасен, техника не могла создать его таким… — Он запнулся. — Таким человечным.
Крамер помолчал, глядя в небо и не видя его. Никто не перебил его.
— Мы убедили себя, что величие любой цивилизации воплощается прежде всего в технике, — проговорил он быстро. — Почему? Пришельцы тоже не роботы. Здесь, на привале, вдали от дома, им были ведомы те же чувства, и они мимоходом создали то, чего им не хватало: образ родной природы. Друзья, это была картина.
Преображенский встал, задумчиво посмотрел на глыбу, словно она еще хранила тепло тех загадочных существ, что побывали здесь до них.
— Собирайтесь! — сказал он, резко повернувшись.
Потом он тронул Крамера за плечо.
— Твоя гипотеза, конечно, правомочна. Но она уязвима с позиций логики.
Крамер кивнул.
— Да, разумеется. И все‑таки в миллионах лет отсюда, на других планетах и в других галактиках, в царстве любой сверхтехники художник останется художником, под влиянием минуты рисующим где попало, чем попало и на чем попало. Иначе он не может, вот вся логика.
