Не исключено, что кот, который нарезает круги вокруг ваших ног на углу улицы, хочет выяснить, не может ли он сменить свой бедный дом на более богатый. Но этот кот не мяукал, он только задумчиво смотрел жестким взглядом своих желто-серых глаз. Потом начал ходить за мной следом по тротуару, как-то неуверенно глядя вверх, на меня. Он представал передо мной, когда я входила в дом и когда выходила, и он тревожил мою совесть. Может, он голоден? Я вынесла коту поесть, положила еду под машину, он немного поел, а часть оставил. И все же он бедствовал, был в отчаянном положении, это я понимала. Был ли у него дом на нашей улице? Может, у него злые хозяева? Чаще всего я замечала его через несколько домов от нас и однажды видела, что, когда в тот дом входила старуха-хозяйка, кот последовал за ней. Значит, он не был бездомным. Все же он завел привычку сопровождать меня до наших ворот, и однажды, когда по тротуару пронеслась ватага орущих школьников, он от страха влетел в наш маленький палисадник и внимательно следил за мной, пока я шла к двери дома.
Коту этому хотелось не столько есть, сколько пить. Или он буквально умирал от жажды, так что голод отступил на второй план. Стояло лето 1984 года, с долгими жаркими днями. Кошки, которых хозяева на целый день выгоняли на улицу, запирая дома, страдали от жажды. Однажды вечером я выставила на свой порог миску с водой, и к утру она опустела. Потом, поскольку жара продолжалась, я выставила еще одну миску — на выходящий в сад балкон, куда можно было попасть, взобравшись на куст сирени и сделав большой прыжок с соседской крыши. И эта миска тоже оказывалась пустой каждое утро. Однажды, жарким пыльным днем, на этом балконе появился необычайно рыжий, ну просто оранжевый кот; он согнулся над миской и пил, пил… Он вылакал всю воду и попросил еще. Я снова налила воды в миску, и он снова согнулся над ней и выпил все до дна. Наверное, у бедняги почки не в порядке. Теперь у меня появилась возможность его рассмотреть. Кот был неухоженным, грязная шерсть топорщилась на бугристых костях. Но цвет шерсти был изумителен — цвета огня, как у лисицы. Он, как говорится, был полноценным котом, под хвостом у него виднелись два аккуратных мохнатых шарика. Уши разорваны, все сплошь в рубцах от драк. Теперь, выходя и входя в дом, я больше не заставала его на улице, он сменил полную риска жизнь на проезжей части, у фасадов домов, где мчатся автомобили и бегают крикливые дети, на спокойное существование в густых, запущенных садах, где было много птиц и котов. Он проводил время на нашем небольшом балконе, уставленном горшками с растениями и огороженном низким парапетом. Через парапет тянулись ветки сирени, на которых всегда сидели птицы. Кот лежал в полоске тени под парапетом, и миска для воды всегда оказывалась пустой, а при виде меня он демонстративно вставал рядом с миской и ждал, пока ему принесут еще попить.
Мне и другим обитателям дома надо было в связи с этим что-то решать. Нужен ли нам еще один кот? У нас уже было два прекрасных больших ленивых кастрированных кота, которые всегда все принимали как должное: в полной уверенности, что еда, забота, тепло, безопасность — это то, что окружающие просто обязаны им предоставить; этой парочке никогда не приходилось ни за что бороться. Нет, нам не был нужен еще один кот, тем более больной. Но теперь мы выносили этому старому бесхозному животному еду, а не только воду, ставили миску на балкон, чтобы кот понимал: ему просто оказана любезность, ему никто ничего не должен, он не принадлежит нам и не имеет права входить в дом. Мы шутили, что он — наш придворный кот.
Жара продолжалась.
Вообще-то его следовало отнести к врачу. Но это означало бы, что у нас появился еще один кот, и первые двое могли обидеться, оскорбиться и преисполниться подозрений из-за этого пришельца, который, казалось, уже получил какие-то права на нас, пусть даже ограниченные. И потом: что скажет старуха, которую он иногда посещал? Мы следили, как рыжий кот неуклюже ковыляет по дорожке, поворачивает направо, проползает под забором, пересекает один сад, другой, сверкая своей яркой оранжевой шерстью на фоне потускневшей к концу лета травы, а потом исчезает, скорее всего, в выходящей в сад двери того дома, где его радушно принимают.
