Перед ним широкая кровать, на которой, натянув одеяло до подбородка, лежит очень красивая блондинка. Большими глазами она боязливо смотрит на мужчину, оказавшегося в ее спальне.
Блайхер чувствует себя несколько неудобно и слегка прикрывает занавес. Но тут до него доходит, что такое здесь неуместно — ведь это же шпионское гнездо, которое необходимо ликвидировать Поэтому он снова отодвигает в сторону занавеску и говорит:
— Могу я просить вас встать?
«А девица-то прехорошенькая», — шепчет один из полицейских своему товарищу.
Тот лишь тихонько присвистывает. Да и Блайхер с трудом держит себя в руках.
Но прежде чем он разобрался, кто же в нем берет верх — кавалер, мужчина или же контрразведчик-службист, на улице раздается звон разбитого стекла.
С быстротой молнии Блайхер бросается к окну, выходящему на другую сторону дома, открывает его и высовывается. В слабом свете начинающегося утра он видит веревку, свисающую с мансарды, связанную из полосок простыней. Прямо подокном виднелась стеклянная крыша садового парника, в середине которой зияла дыра. Значит, в последнюю минуту кто-то все же смог отсюда бежать.
Блайхер поднял тревогу. По следу были пущены собаки, и группа полицейских пытается преследовать беглеца. На земле под стеклянной крышей видны пятна крови, видимо, он порезался о стекло.
Лишь позже, во время допроса арестованных, Блайхеру становится известным, что на мансарде ночевали два поляка, тоже члены «Интераллье», которым и удалось бежать.
При первом допросе Армана прямо на месте ареста Блайхер задал вопрос:
— Не хотите ли вы сообщить нам ваше настоящее имя?
— Меня зовут Чернявски. я капитан польского генерального штаба. — Слова эти вновь сопровождались чопорным поклоном.
— А как у вас появилась идея назваться Арманом Борни или же Валенти?
— Женщину по соседству в Люневилле звали Борни. Ее муж. Арман Борни. не так давно умер, и Рене Борни разрешила мне воспользоваться паспортом ее умершего мужа, — ответил поляк и пояснил: — Дело в том, что я долгое время снимал у нее комнату...
Взгляд Блайхера упал на большую карту Франции, висевшую на одной из стен комнаты, в которую в различных местах были воткнуты булавки с цветными флажками. На лице его появилась ироническая улыбка.
— Сразу видно, месье, что вы штабист. Если я правильно представляю, каждый флажок означает члена вашей организации!
Коротенькое «да» в ответ на вопрос Блайхера сопровождается легким поклоном. Но лицо поляка становится заметно бледнее, высокомерная складка вокруг его рта пропадает.
— В таком случае этот флажок в Шербуре означает Эмиля ле Мёра, а тот, что рядом с ним, — мадам Шарлотту Буффе?
Капитан Чернявски безуспешно пытается скрыть свой испуг.
— Вы разрешите, — говорит Блайхер с ироническим поклоном и снимает оба флажка. — А этот в Кане, видимо, некий Поль Киффер, не так ли?
И Блайхер снимает и этот флажок с карты. Затем называет и другие имена по списку мадам Буффе. Через короткое время в руке у него уже две дюжины флажков. А весь департамент Кальвадос на карте чист.
— Совсем неплохо для начала, — произносит он с удовлетворением. Показывая на Марсель, Бордо и Париж, в районе которых торчат десятки флажков, добавляет: — И они со временем будут в наших руках, господин Чернявски!
Письменный стол капитана польского генерального штаба оказался настоящей находкой для Блайхера и его людей. Дело в том, что став руководителем подпольной организации «Интераллье», он не избавился от привычек штабного офицера.
Подобно педантичному бухгалтеру Чернявски вел учет деятельности организации. В отдельных папках у него были собраны копии сообщений, переданных в Англию, не только в зашифрованном виде, но и открытым текстом; списки подпольщиков с указанием фамилий, адресов и даже псевдонимов; записки с донесениями отдельных исполнителей.
Прошел час с начала операции. Блайхер сидит за столом в жилой комнате и ведет допрос обеих дрожащих от страха женщин.
— Так вы, стало быть, мадам Блаветт? — обращается он к старой женщине.
— Да, я уже говорила. А это моя дочь. Она больна, очень больна... Прошу вас, обращайтесь с ней поделикатнее...
