Поздно вечером Скуратов плотно поужинал, снял со стены тюремные ключи и подвесил их к поясу. Накинув на плечи плащ, подбитый мехом, взяв в руки слюдяной фонарь, он отправился в пытошную. Царь, хоть и грозился, не пришел.
На следующий день царь Иван посетил больную невесту.
— Полакомься, Марфенька, в нашем саду выросло. — Он протянул ей большое красное яблоко.
— Спасибо, великий государь.
— Скоро свадьба, голубушка, царицей станешь, веселей смотри, — старался он ее подбодрить.
— На сердце тяжело, великий государь, и тело ломит.
Царь прикоснулся к побледневшей щеке Марфы сухими холодными пальцами.
— Не лечит разве Бомелий?
— Лечит, великий государь. Однако здоровья только чуть прибавляется. Но ты спасешь меня?
— Выздоровеешь… А что, разве плох лекарь?
— Нет, он старается… — Девушка не хотела обижать немца.
Царь поцеловал в лоб невесту и, мягко ступая по толстому ковру, вышел из опочивальни. У дверей слуги с трепетом ждали его.
— Развеселить царевну — не то всех на конюшню. Запорю! — Царь Иван хмуро посмотрел на дрожавших от страха женщин.
— Сделаем, великий государь, — ответила старшая верховая боярыня83. — Постараемся, батюшка.
Царь кивнул головой.
— Не крепка царевна к твоей государевой радости, — осмелела боярыня. — Ох, как не крепка!
— Старая ворона! — рассвирепел царь и ударил ее вдоль спины посохом. — Будешь каркать, плетей отведаешь!
Боярыня всхлипнула и повалилась на пол…
Между тем в Александровой слободе готовились к свадьбе.
Царь Иван вызвал из Москвы митрополита Кирилла.
— Святой отче, — сказал он, получив благословение, — я мыслю с Марфой Собакиной повенчаться. Люблю бога и верю ему. Буду его молить, чтобы исцелил царицу, мою жену. Может быть, и спасу ее тако.
Царь думал, что простую девицу Марфу бог может и обойти своей милостью, а царица, жена великого государя всея Руси, будет под его особым покровительством.
— И ты, святой отче-господине, молись за Марфу.
— Буду, — покорно ответил митрополит. — Велика милость божья.
Последние дни царь часто задумывался об одном и том же. «Мою невесту Марфу отравили в опричном дворце. Вход в Слободу только по особой моей милости. Можно ли верить ближним слугам — опричникам. От домашнего вора, говорят, не убережешься… Пустили же они Девлет-Гирея к Москве и мечей не зазубрили. Царь должен быть прозорлив, а я? Кто же отравил Марфу, кому нужна ее смерть? Вряд ли московскому боярству страшен ее отец Большой Собакин. Он пришел в закоснение и отчину свою потерял за бедностью. И родни мало. Нет, боярам его страшиться нечего. И смерть Марфы боярам не надобна. Но кто же тогда ее отравил? — еще раз спросил он себя. — Зачем понапрасну ломать голову, Гришка найдет, кто. А уж тогда позабавимся».
Глаза царя сверкнули из темных провалов.
…28 октября 1571 года была назначена свадьба.
Приближалась зима. Деревья давно стояли голые. По ночам легкий морозец покрывал лужи на дворе тонкой корочкой льда.
Погода держалась ясная, солнечная.
Малюта Скуратов получил великую милость. Зять его, Борис Годунов, не имея знатного сана, стал на свадьбе дружкой царицы Марфы, а жена Бориса Мария, дочь Малюты, — свахой.
Все шло по старинному обычаю. В небольшой горнице приготовили постель на тридевяти снопах. Стены завесили шелками, а по углам воткнули стрелы с сорока соболями на каждой. Под соболями на лавках поставили свадебный мед.
Марфа ждала царя в соседней горнице. Она сидела на высоком кресле, и рядом с ней сидела ее сестра Ольга. Невеста похудела и побледнела во время болезни, но казалась еще красивее. Боярыни сидели по лавкам, а слева стояли бояре со свечами и караваями хлеба.
Царь Иван вошел в горницу со своими свадебными боярами, поклонился образам, подошел к невесте, приподнял с кресла ее сестру Ольгу, сам сел на ее место. Священник читал молитву.
Жена тысяческого84 расчесала волосы жениху и невесте. Одела невесте кику с навешенным покровом, а жениха осыпала хмелем из большой золотой мисы. Дружка жениха резал хлебы и сыр, ставил перед новобрачными и рассылал присутствующим, а дружка невесты Годунов раздавал ширинки85.
Немного посидев с невестой, царь отправился к венчанию в церковь со всеми своими боярами, а на месте, где сидел, положил сорок соболей.
