— Довольно, Федор, — тяжело дыша, сказал отец, перестав косить, — отдохнем. Анфиса, кончай работу. — И он побрел к разросшемуся кусту лесного орешника. Босые ноги старика ступали по скошенной мягкой траве.
Но отдохнуть им не пришлось.
Раздался продолжительный свист. Из-за леса вырвался большой отряд конных ордынцев. Размахивая кривыми саблями, они дико вопили.
Анфиса не успела вскрикнуть, как оказалась связанной. Отца, бросившегося на помощь с топором, враги закололи.
В селе кто-то ударил в набат. Призывный звон колокола прокатился над нивами. Но колокол звонил недолго… Вскоре запылало село, подожженное со всех сторон.
Мужиков и баб со скрученными назад руками татары согнали в кучу на опушке леса.
Громко рыдали женщины, ругались и плакали от ярости мужчины.
Ордынцы пригнали и остальных жителей Подгорья, захваченных в селе. Это были дети — мальчики и девочки. Дряхлых стариков и старух татары не брали.
Неожиданное нападение на крестьян во время сенокоса и полевых работ было излюбленным приемом крымчаков. Никто не мог ни убежать, ни спрятаться. Оставшихся в избах выкуривали дымом.
Татарские обозники нарубили в лесу жердей и привязали за руки по десять человек к жерди. Отцы и матери подзывали своих детей, чтобы быть вместе на одной жерди.
Все свершилось быстро, солнце еще не достигло вершины своего дневного хода, а воины уже погнали пленников к месту стоянки главной орды.
Позади полыхало пламя. Как факел, ярко горела высокая церковная звонница. Горели бревенчатые избы. Рязанцы оборачивались и крестились, глядя с тоской на пожарище.
Анфиса заметила, что брат Федор шел в передней десятке. Его поймали и тоже привязали к жерди.
Татарские конники шли рысью, заставляя бежать и пленных. Люди выбивались из сил, мучились от жажды, глотали пыль, поднятую конскими копытами. На пути от плохой пищи и от усталости умерло много детей, остались самые выносливые.
На третий день подгорских крестьян пригнали к большому скопищу русских пленных, захваченных в разных местах Рязанской земли.
Здесь расположились крымская орда и большая ногайская орда под командованием самого хана Девлет-Гирея.
Под давлением турецкого султана и своих советников хан покинул бахчисарайский дворец и выступил в поход.
Великий из великих сидел в роскошном шатре среди шелковых подушек, охая и болезненно морщась. Как всегда, его мучила грыжа, и он держался одной рукой за живот. Среди окруживших его князей и мурз царило оживление. На завтра хан назначил дележ русских пленников.
Шатер был окружен невысоким забором. Никому без ханского пропуска не разрешалось переступать эту границу. Нарушители карались смертью. Над шатром развевалось турецкое знамя — зеленое с красным и ханский знак — хвост белой лошади, перевитый золотыми нитями и привязанный к палке.
Вокруг забора поставили свои кибитки главные ханские вельможи. Остальные спали прямо на земле, подостлав баранью шкуру.
Каждый военачальник мечтал получить не один десяток рабов и выгодно продать их перекупщикам. И каждый простой воин надеялся на раба или рабыню и, пользуясь их трудом, хотел жить до следующего похода.
Весь следующий день в орде слышались крики и ругань — татары делили пленников. Десятая часть всех русских, самые красивые и здоровые, предназначались хану. Остальных разделили между собой мурзы и рядовые воины.
Утром русских невольников под охраной небольшого отряда всадников погнали в Крым.
Хан Девлет-Гирей со всем своим войском остался на прежнем месте. Он давно послал гонца в пограничную литовскую крепость Черкессы и ждал вестей.
Прошло еще два дня.
В ханский шатер, вздыхая и отдуваясь, вошел мурза Сулеш в огромной серебряной кольчуге и бараньей шапке. На квадратной золотой пластинке, вделанной в кольчугу, вырезано изречение из Корана.
— О сладкорукий, — тихо произнес мурза, — несколько русских прибежали к тебе с берегов Оки, у них важные вести. Их начальник Кудеяр Тишенков хочет видеть тебя, великий.
Хан восседал, опершись локтем на шитую золотом подушку. У него опять разболелась грыжа. Услышав слова вельможи, хан обрадовался, но виду не подал.
