— Глядите, глядите, балубы, — кричала она, — вот началась война. Дикие приходят с кольями и луками; дикие нападают на нашу деревню. Но горе им, горе! Кассонго, вождь наш, воскресни из моря духов! У Кассонго лицо белое, как лик самого солнца. Он любимец доброго духа, и Фиду-Мукулло снабдил его огромной властью. Он дал ему свое оружие, — оружие, которое может все разрушить и обратить в ничто: он дал ему ослепительную молнию и страшный раскатистый гром.
Кассонго построил замок, замок на высокой горе. Если враг приближается к нему, его поражает молния Кассонго, его оглушает гром.
Но замок этот горит: слишком велико число врагов. Огонь, огонь! Горят все деревни кругом. Небо покрыто алым заревом, небо пылает огнем. И земля в огне, она красная… красная от крови.
О, мы умираем, умираем! Вот прилетели зловещие птицы — вот они ближе, ближе!
Смерть темна, нас окружает мрак. Но с нами Кассонго! Кассонго, любимец Фиду-Мукулло, великого, доброго духа. И Кассонго унесет нас, он проведет нас через мрак, проведет к морю духов. Солнце сияет… Мы выплываем из волн… Кассонго… Кассонго!..
Негритянка пробормотала еще какие-то невнятные слова, которые нельзя было разобрать. Она стала танцевать вместе с другими, но затем вдруг упала без чувств на землю.
Белая Борода наблюдал за этим диким танцем балубов. Представителями скольких религий он был окружен! Он сам, Том и Мета были христианами, его гауссы — магометанами; религия балубов выражалась в курении конопли и дикой пляске; негры с берегов Конго пожирали ближних в честь своего фетиша, а арабы держались того мнения, что небо отдало в их власть всю языческую страну, чтобы они распоряжались и хозяйничали там, сколько их душе угодно.
Араба Сагорро и вангванов, которые, судя по их имени, принадлежали к магометанской религии, он не мог склонить на свою сторону, а также и варвары в деревнях Конго наверное остались бы глухи к его словам. Но ему хотелось, чтобы Черный замок служил для местного населения поучительным примером. Завтра был день, которому он давно уже радовался — сочельник, и он решил устроить елку с подарками для своих людей, чтобы сильнее запечатлеть в их памяти этот великий день, можно было рассказать им кое-что из религии любви. Том и Мета были посвящены в тайну и тоже ожидали, что великий праздник произведет сильное впечатление на балубов и гауссов. Сам Белая Борода еще недавно думал, что торжественный день окажет влияние и на Сагорро, почему и приглашал того на вечер. Но теперь праздник любви был расстроен, и приходилось праздновать рождественский сочельник среди враждебно настроенного населения. Потерял ли он от этого в своей прелести? Нет, для Белой Бороды он и теперь не утратил ничего в своей чистоте. Ведь охотник был борцом за правое дело и мог смотреть на зажженные восковые свечи рождественского дерева тем же спокойным взглядом, полным слез, каким смотрели бы на них храбрые воины, отбившие от своей крепости неприятеля, намеревавшегося напасть на их землю с целью грабежа. Ведь святость этого праздника может нарушаться только нечистыми, дурными мыслями: одно чистое сердце может находить в нем настоящую отраду. А Белая Борода был даже на войне благороден и честен.
Оставив танцевавших балубов, он вошел в свой дом, чтобы сделать последние распоряжения на завтрашний день. Здесь, в большой столовой, Том уже поставил рождественское дерево. Это была не елка, а крепкое кофейное деревцо, которое Мета как раз теперь украшала. Само собой разумеется, золоченых орехов, яблок и всяких пестрых сахарных вещиц на нем не было, и все украшение состояло из стеклянных бус и нескольких стеариновых свечей, пожертвованных Белой Бородой для этого торжественного случая.
Поздно ночью Белая Борода отпустил спать своих верных помощников; на другое утро он хотел сам отыскать подарки своим гауссам и балубам.
Святой вечер наступил. Сагорро не забыл обещания, но прислал гонца с извинением, что не может прийти, так как сегодня негры собираются назначить нового знахаря, и деревни переполнены воинами; он должен быть настороже, так как некоторые из дикарей уже подкрадывались к его лагерю, чтобы, как он полагал, похитить пленных для своего гнусного пиршества.
