Холл не ответил. Он размышлял об Уорвике и крысах. Странно, но ему казалось, что между ними существует некая непонятная связь. Крысы, так долго жившие в этом подвале, похоже, напрочь забыли о существовании человека – слишком уж нагло себя вели и совсем ничего не боялись. Одна из них присела на задние лапы и торчала столбиком – ну точь-в-точь белка. А когда Холл занес ногу, чтобы дать ей пинка, прыгнула и вцепилась зубами в кожаный ботинок. Их были сотни, возможно, тысячи… Интересно, сколько же разных страшных болезней они переносят через сточные воды, подумал он. И этот Уорвик. Было в нем что-то такое…
– Мне просто бабки нужны, – продолжал тем временем Висконский. – Но ей-богу, приятель, эта работенка не для белого человека ! А уж крысы… – Он опасливо огляделся по сторонам. – У них такие морды, прямо кажется, чего-то соображают. А ты никогда не задумывался над тем, что было бы, если б мы вдруг стали маленькими, а они превратились в больших, здоровенных таких…
– Да заткнись ты! – огрызнулся Холл.
Висконский вздрогнул и обиженно уставился на него.
– Я… это… ну извини, приятель. Просто я подумал… – Он умолк, а затем после паузы заметил: – Господи, ну и вонища же тут! Нет, такая работа не для белого человека! – В эту секунду на край вагонетки вскарабкался паук и пополз у него по руке. Висконский, брезгливо ойкнув, стряхнул его на пол.
– Ладно, идем, – сказал Холл и затушил сигарету. – Чем раньше начнем, тем быстрее закончим.
– Как же, как же, дожидайся!.. – с самым несчастным видом пробормотал Висконский.
Четыре часа утра. Вторник.
Время ленча.
Холл и Висконский присоединились к группе из трех-четырех работяг и ели сандвичи, держа их грязными руками – такими грязными, что их, казалось, нельзя было отмыть и специальным промышленным детергентом. Холл жевал и косился в угол, где за стеклянной перегородкой сидел в своей конторке прораб. Уорвик пил кофе и с жадностью пожирал холодные гамбургеры.
– А Рей Апсон домой пошел, – заметил Чарли Броуч.
– С какой такой радости? Сблеванул, что ли? – спросил кто-то из работяг. – Я тут и сам едва не блеванул.
– Нет. Да Рей коровью лепешку сожрет, глазом не моргнув. Нет. Его крыса цапнула.
– Что, правда, что ли?
– Ага. – Броуч сокрушенно покачал головой. – Я с ним в паре работал. И такой твари сроду не видывал! Как выскочит вдруг из дырки в старом мешке! Здоровенная, ну что твоя кошка! Цап его за руку и ну жевать!..
– Гос-с-поди… – пробормотал один из рабочих и позеленел.
– Ага, – кивнул Броуч. – И тут Рей как заорет, ну точно баба какая. Но я его не осуждаю, нет. Столько кровищи человек потерял, ну что твоя свинья. И что ты думаешь, эта тварь его отпустила? Ничего подобного, сэр! Мне пришлось раза три-четыре врезать ей доской, прежде чем она отвалилась. А Рей, так он чуть не рехнулся. И давай ее топтать! И топтал, и топтал, пока не осталась одна шкурка. Гаже этого в жизни своей ничего не видывал! Ну, потом Уорвик перевязал ему руку и отправил домой. Сказал, чтоб завтра обязательно сходил к врачу.
– Здоровая, видно, была тварь… – заметил кто-то.
Словно услышав эти последние слова, Уорвик встал из-за стола, потянулся и, подойдя к двери клетушки, крикнул:
– Пора за дело, ребятишки!
Рабочие неспешно поднимались на ноги, жуя на ходу, стряхивая крошки с одежды, допивая из банок, похрустывая конфетами. Затем стали спускаться по лестнице, громко стуча каблуками по железным ступеням.
Проходя мимо Холла, Уорвик хлопнул его по плечу:
– Как дела, мальчик из колледжа? – И прошел мимо, не дожидаясь ответа.
– Ладно, идем, – сказал Холл Висконскому, который завязывал шнурки на ботинке. И они спустились вниз.
Семь утра. Вторник.
Холл и Висконский выходили вместе; такое впечатление, подумал Холл, что этот псих теперь от меня никогда не отвяжется. Висконский так перепачкался, что выглядел почти комично – широкая лунообразная физиономия измазана, словно у мальчишки, которого только что отметелила городская шпана.
В толпе рабочих, выходивших из дверей, не было слышно обычных грубоватых шуток. Никто не выдергивал у напарника рубашку из-за пояса, никто не подшучивал по поводу того, что постельку жены Тони наверняка согревал в его отсутствие кто-то другой. Полная тишина, перебиваемая лишь смачным харканьем и звуками плевков на грязный пол.
