И чтобы не забыть французский язык, она повторяет французский язык! Она показывает пальцем на какую–нибудь вещь, на стол, на стул, на окно, на дверь. И спрашивает себя, как будет стол, как будет стул, как будет окно, как будет дверь. И сама себе отвечает, что стол будет стул, стул будет окно, а окно будет дверь.
— Нет, это не стол, а стул, это не стул, а стол, это не окно, а дверь, это не дверь, а окно, — поправляет ее сын.
— По–русски это, может быть, и стул, — возражает ему мать, — а по–французски это стол.
— Нет, это стул, — спорит сын.
— Нет, это стол, — спорит мать.
— В доказательство, что это стул, — говорит сын, — я могу на него сесть.
И садится.
— В доказательство, что это стол, — говорит мать, — я могу на нем пить чай.
И пьет чай.
— А все–таки это стул, — говорит сын.
— Нет, стол, — говорит мать.
— Нет, стул.
— Нет, стол.
— Стул!
— Стол!
— Стул!
— Я тебе мать, — говорит мать, — и приказываю тебе, что это стол.
— Слушаю, маман, — говорит сын, — но это стул.
— После этого ты, — говорит мать, — мне не сын, а революционер.
— Нет, я вам сын, а не революционер.
— Нет, ты мне не сын, а революционер.
— Почему же я вам не сын, а революционер?
— Потому что до революции это был стол, а ты говоришь, что это стул.
— В таком случае я согласен, — говорит сын. — Это стол. Теперь я сын? — спрашивает сын.
— Теперь ты сын.
— Надо работать, — думает сын. И плетет лапти. Он делает это так, точно играет на фортепиано. И что же, призрак музыки появляется из–под его пальцев и стучит в его голове. Тень музыки носится по комнате. И сын насвистывает песню «Гром победы раздавайся».
— Мне кажется, что я слышу музыку, — думает фрейлина.
Ей кажется.
И она мечтает. Вот дворец ее славы, слуги и почести. Достаточно пожелать, и желание исполнится.
И балы, балы, балы…
Но сын прерывает ее мечты.
— Маман, — говорит он, — наши крестьяне организовали колхоз. Ты знаешь, что такое колхоз?
— Такого слова не существует, — говорит мать, — следовательно, они не могли создать того, чего нет. То, чего нет, может создать только бог.
— Нет, такое слово есть, — говорит сын, — я слышал. И видел.
— Такого слова нет.
— Есть.
— Нету.
— Есть.
— В таком случае принеси мне словарь. Если мы найдем это слово, значит, оно есть. Но его нету.
Сын долго роется в своих книгах, наконец приносит старый пожелтевший словарь на букву «К». И они ищут.
— Кол. Колода. Колпак. Колхоза нет, — говорит мать.
— Нету, — говорит сын.
Но вот он вышел во двор, и что же — это был не двор, а тень двора. Деревья — не деревья, тени. Трава — не трава, тень. Даже река была не река и не речка и не тень реки, а тень речки.
— Везде одни тени, и потому я пойду в дом, — говорит сын. Но вместо дома он находит тень.
— Это ничего, — думает он, — раз есть тень дома, значит, есть и дом.
Но там вместо вещей стоят тени. На столе тень колбасы, на стуле тень матери. Он смотрит на себя, но вместо себя видит тень.
— А где же я? — думает он.
А где же он?
— Но раз меня нет, — думает он, — то это думаю не я, а думает моя тень.
Но раз его нет, то это думает не он, а думает его тень.
— Но разве тень думает? — думает он. — Тень не думает. Следовательно, я не думаю.
Следовательно, он не думает. И как доказывают теорему, так он доказывает, что его нет.
— Меня нет, — говорит он.
Его нет.
И вот тень сидит на берегу реки и ловит рыбу. На берегу бежит тень реки. На песке растет тень травы. А на траве лежит тень рыбы.
— Кого же я напоминаю? — думает тень.
Кого же она напоминает?
— Я напоминаю свою тень, — думает тень.
Но у тени нет тени.
— Следовательно, я никого не напоминаю.
Следовательно, она никого не напоминает.
