«Какой доклад без вопросов, — подумал он, — такой доклад не доклад».
— Такой доклад не доклад, — сказал он.
И вот несколько женщин, несколько молодух несколькими голосами спросили его хором:
— Есть ли у вас жена? — спросили они его.
Есть ли у него жена?
И оратор остался довольным заданным вопросом.
«Такие вопросы, — подумал он, — создают семейный характер в аудитории и потому содействуют сближению, связывают оратора с массой».
И он ответил:
— Есть.
Тогда бабы пошушукались между собой и спросили:
— А она вступит к нам в колхоз?
Оратор не обратил внимания, что этим вопросом бабы как бы давали свое согласие на организацию колхоза, он увидел только то, что бабы заинтересовались его персоной и спрашивают о жене, чтобы узнать о нем. Неудобно же спрашивать прямо о нем.
И он ответил гордо, выпятив портфель и живот:
— Моя жена не нуждается, — гордо ответил он, — я зарабатываю столько, чтобы ее прокормить.
Дурак!
Одной фразой было уничтожено все. Двумя–тремя словами был зачеркнут целый колхоз.
Все женщины, старухи, молодайки, девки, вскочили с места, как одна старуха, как одна молодайка, как одна девка. Все как одна. Над ними издевались. Насмеялись над лучшими их желаниями.
— Так значит, колхоз — это богадельня, — сказали они всем собранием, голосами всех, — значит, наши мужья и наши отцы не в состоянии прокормить нас.
— Вон, — сказали они затем и показали оратору на дверь. И оратор не заставил себя долго просить, схватив портфель, он был таков.
— Хорошо, что убрался, — сказали женщины, сказали старухи, сказали молодайки, сказали девки, — не то мы бы показали ему богадельню. Это нас–то в богадельню. Мы бы ему показали.
И вот результаты. Ни одна женщина не хотела и слушать о колхозе.
— Мы сами в состоянии прокормить себя, — говорили они, — если даже наши мужья будут не в состоянии прокормить нас.
Я делал все, что мог. Но записались одни мужчины. Я записал в колхоз свою сестру. Она приехала из города, она вышла на работу. И она шла — одна — среди сотен мужчин. Кроме нее, не было ни одной женщины. Немного позже вступили четыре девушки, четыре комсомолки, но никто не последовал их примеру. Даже жены батраков, даже жены партийцев ни за что не хотели идти к нам. Ни уговоры, ни обещания, ни прямая экономическая выгода, ничто не в состоянии было сагитировать их, чтобы они вступали в колхоз. Тем мужьям, партийцам и батракам, которые уговаривали своих жен, жены отвечали, что разойдутся с ними, но ни за что не вступят в колхоз. И многие расходились. Это было невиданное проявление небывалого самолюбия, оскорбленного самолюбия десятков и сотен, организованного самолюбия угнетенных и попрекаемых веками, это был поток самолюбия и энтузиазм сопротивления. Это было последствием одной неосторожной фразы, одной глупой фразы, сказанной неосторожным представителем города — им, женщинам деревни. Это было доказательством того, что слово, одно слово или несколько слов, фраза, сказанная неизвестным оратором, фраза обыкновенного человека, одна фраза сделала больше, чем усилия десятков кулаков, чем старания сотен колхозников, чем наши трудности и наши победы.
Одна фраза! Одного человека!
И наш колхоз в продолжение двух месяцев представлял собой два фронта. На одном фронте полная победа, на другом фронте полное поражение. На фронте полей, запаханных и засеянных, была победа. На фронте животноводства — полное поражение. Мужчины доказали, что они еще не умеют управлять коровами и курицами, доить коров и создать курицам такую обстановку, а может быть, и такое настроение, чтобы они несли яйца.
Ни яиц, ни масла. Впрочем, и яйца, и масло, но в таком мизерном количестве, что справедливее будет сказать: ни яиц, ни масла. С мужчинами в колхоз вступало мужское хозяйство — орудия труда, лошади, женское же хозяйство — коровы, свиньи, курицы — по большей части оставалось с женщинами. Нам пришлось покупать коров и куриц, затратить те деньги, которые были предназначены на покупку машин. И воевать с женщинами. Это была подлинная война мужчин и женщин, война, выгоду от которой получали только кулаки, как капиталисты от войны империалистической. И некоторые мужья — можете себе представить, до чего доходило дело, — ночью, как воры, тайком пробирались в свои дворы и воровали у своих жен своих коров и своих куриц. Впоследствии, когда мы, совет колхоза, узнали про это, мы повели с этим решительную борьбу. Но прежде, как это водится, узнали кулаки. Они в глаза и за глаза называли нас ворами и показывали на нас пальцами.
