- Но ведь вы бываете у Каравелова?
- Каравелов посвятил себя служению Болгарии.
- А вы знаете, кто у него бывает?
- Нет.
- Вот то-то и оно!
Князь имел на меня какие-то виды, но я не мог разобраться какие.
- Вы не могли бы рекомендовать меня Каравелову? - неожиданно спросил он.
- Я недостаточно с ним знаком, - даже опешил я.
- Ну, Бог с вами, - добродушно согласился князь. - Придется самому поискать нужных людей.
Я ждал, когда он откланяется. Князь понял это и поднялся с кресла.
- Если я могу быть вам чем-то полезен... - он протянул мне руку. - Вы позволите вас навещать?
- Буду рад...
Что еще мог я сказать?
Князь удалился, и на этот раз ключ в двери повернул я.
Наконец-то я получил возможность разобраться в баулах и разложить свои вещи. Ключ в замочке одного из баулов не поворачивался - замочек не был заперт. Я раскрыл саквояж. Все вроде бы лежало на месте, ничего не похищено. Однако возникло ощущение, что кто-то перебирал мои вещи.
"Неужели князь? - подумал я. - Но зачем? Он сам вернул мне саквояж. Да и что у меня искать?"
...В "Трансильвании" в разгар дня было людно и шумно. Посетители потягивали кофе и винцо, кельнеры скользили меж столиков, как на коньках. Дам было мало, да и те, похоже, не местные, а приезжие немки или польки, которые явились сюда в сопровождении кавалеров и угощались мороженым и прохладительными напитками.
Я прошелся по залу. В глубине за сдвинутыми столиками тесно сидели болгары. Я уже научился их отличать. Некоторых, по-моему, я видел вчера у Каравелова и не знал, надо ли подойти с ними поздороваться. Но тут я увидел Ботева. Он сидел за столиком у стены. Сидел в одиночестве - никто к нему не подсаживался. Справа от него на столе стояла чашка, слева лежала стопка бумаги, а сам он, склонив голову, быстро-быстро писал, ни на кого не обращая внимания. Открытый лоб, шелковистые волосы, безукоризненно правильный нос, выразительно очерченные губы, роскошная, как у Зевса, борода завораживающая мужская красота. Вот только одежда Ботева мало соответствовала его наружности: какая-то потрепанная серая венгерка и узкие синие брюки.
Я подошел к его столику. И он, почувствовав, что рядом с ним кто-то стоит, поднял голову.
- А, вот и вы...
Он пододвинул ко мне стул.
- Садитесь, - пригласил он. - Вы позволите, я закончу мысль? Пишу статью.
- Для "Свободы"?
- И ради свободы... - он улыбнулся. - Закажите себе что-нибудь.
Я прихлебывал принесенный кофе, а он писал. Ничего еще не было сказано, но я почему-то чувствовал себя студентом перед строгим и все на свете знающим профессором, похвала которого значила для меня больше, чем что-либо на свете. Не знаю, откуда взялось такое ощущение, ведь мы были с ним почти ровесники. Но с первой встречи с Ботевым и в продолжение всего нашего знакомства меня не покидало чувство его несомненного первенства, точнее, нравственного превосходства.
Будучи человеком нервическим, я почувствовал обращенные на меня взгляды и обернулся. Кое-кто из болгар, сидевших за соседними столиками, неодобрительно посматривал на меня. Лишь позднее я понял значение этих взглядов: я отрывал Ботева от дела.
Ботев положил на стол карандаш, пробежал глазами исписанный листок, сложил все листки вместе, сунул в карман, повернулся ко мне, и доброе выражение его лица сказало о том, что теперь его внимание обращено ко мне.
- Любен говорил, вы ищете применение своим силам, - заметил Ботев и тут же попросил: - Расскажите мне о себе.
Что я мог рассказать? Жизнь моя была незамысловата: деревня, матушка, которая изо всех людей на свете имела для меня наибольшее значение, Москва, университет, друзья, однако не такие, какие отдали бы за меня душу и за которых я отдал бы свою, студенческие споры, статьи Белинского и Добролюбова...
Ботев задал несколько вопросов. Мои ответы, как мне кажется, должны были обнажить мое ничтожество. И все же, по-видимому, я его не разочаровал. Позднее я понял, почему Ботев уделил мне внимание. Он был человеком дела и не пренебрегал ничем, что могло бы послужить делу.
- Вы, кажется, намеревались вступить волонтером в болгарскую армию? задумчиво произнес Ботев.
