Множество книг можно было бы заполнить этими рассказами — рассказами людей, которые занимались тем, что в последние четверть века творили мировую историю. Рассказами, которые полны романтикой и интригами, любовью и битвами. Здесь был принц-моряк, который спас царя от меча убийцы[20]; русский князь, который построил железную дорогу от Парижа до Пекина, а учился этому делу, работая механиком в механических мастерских Алтуны[21]; здесь был болгарский князь, который изменил религию своего ребёнка, чтобы добыть пригласительный билет на церемонию[22].
А если подробно рассказать историю только одного камня, то она будет читаться как роман. Как он сверкал в темноте индийского храма в глазнице бога. Как солдат штыком в своих нечестивых руках выковырял его и долгие месяцы носил в ранце. Как он метался по волнам в сундуке моряка, который продал его торговцу-еврею на Хаттон-Гарден. Как торговец передал его ещё кому-то, пока его последний владелец не обменял его на титул, пять миллионов франков и ежегодный пансион в две тысячи рублей. И вот он, наконец, в царском скипетре. И если вам позволят взглянуть на эту царскую регалию, вы должны будете отступить перед этим воплощением монаршей власти, прямо как индийцы, которые поклонялись бриллианту «Орлов», когда он был глазом великого бога Шивы.
Коронация была намного более прекрасным зрелищем, чем можно было себе представить. Она выглядела бы ещё более впечатляющей, если бы люди не толпились так тесно, что цвета военных и придворных мундиров с их украшениями не перемешивались в давке. Из-за этого вы могли видеть только тех, кто стоял в первом ряду, а за ними — множество эполетов и диадем. Из толпы выделялись лишь очень высокие люди и особенно высокие тиары. Гости действительно стояли очень близко. Когда настал момент всем преклонить колени, чтобы один император остался на ногах, для этого не было места. Многие люди просто наклонились вперёд, опираясь на плечи тех, кто уже стоял на коленях.
Справа от тронов люди теснились особенно плотно. Там находились великие княжны и придворные дамы в национальных костюмах, которые носили бриллианты, прославившие эту страну. Сразу позади тронов стояли русские сенаторы в великолепных расшитых золотом мундирах, в сапогах до колен, в белых кожаных брюках, в остроконечных шляпах со страусиными перьями. С ними были корреспонденты: немцы и русские в военной форме, англичане в придворных костюмах, французы и американцы, которые в вечерних костюмах в этот утренний час выглядели так, будто не ложились спать всю ночь. Слева находились дипломаты с их жёнами, главнокомандующие и генералы со всех концов света, которые представляли самую роскошную, самую ослепительную группу. Вокруг самой платформы стояли принцы и великие князья, сверкая орденскими цепями и крестами. Между перегородкой и платформой туда-сюда двигались священники в больших, как шлемы извозчиков, митрах, в ризах, затвердевших от золота и драгоценных камней. Их одеяния сверкали, как чешуя золотых рыбок.
Пять часов солнце сквозь витражные окна и прямо через высокие открытые двери освещало эту разноцветную массу, эту смесь драгоценностей так, что глаза устали. Свет вспыхивал на эфесах шпаг и эполетах, проходил через сияющие шелка и атлас, дотрагивался до тиар и диадем, на мгновение падал на голову покрасневшего седого воина и ласкал плечи и лицо какой-нибудь прекрасной девушки.
Но во всём этом утреннем спектакле не было ничего более впечатляющего, чем молодая императрица, когда она впервые вошла в церковь и встала перед своим троном. Она была одета проще всех остальных женщин, и она была намного прекраснее всех остальных женщин. Её украшала единственная нитка жемчуга, её волосы, уложенные, как у русской девушки-крестьянки, двумя косами лежали на голых плечах — голых от бретелек, бантов, драгоценностей. Её серебристо-белая одежда была такой же простой, как у ребёнка, который собирается на первое причастие. Когда она ступила на помост, её щёки были покрыты румянцем, а в глазах были робость и меланхолия, которые делали её облик более близким. И рядом с тиарами, перьями и ожерельями придворных дам, окружавших её, она выглядела как Ифигения
