Она дотянулась до огромной корзинки, покоившейся на траве, и, одарив двух спящих инфантов нежной улыбкой, поправила им одеяльца.
Внезапно огромная тень заслонила солнце. Людмила подняла голову и увидела странное беспорядочное нагромождение, состоявшее из желтоватых глаз, зеленоватых зубов, свалявшихся черных волос и носа в виде клецки, уроненной на пол в сортире. Только добрый самаритянин назвал бы это лицом.
— Эй, бабуля, чего это у тебя там? — поинтересовался горгорианский человек-с-оружием. Приземистый и кривоногий, он, очевидно, был откомандирован в пехоту — дорожный патруль короля Гуджа. Новая должность ему, по-видимому, не нравилась, а горгорианцы всегда щедро делились с новозавоеванными коренными жителями — старогидрангианцами — тем, что имели сами: паразитами, инфекциями, синяками, дурным настроением. За спиной напугавшего Людмилу красавчика стояли его четверо друзей. Через мгновение они окружили корзину, как стайка акул кусок кровоточащего мяса.
Людмила распрямила плечи.
— А ты кто такой, чтобы спрашивать? — Хотя старуха сменила роскошное придворное платье, разукрашенное драконами и фениксами, на простую коричневую домотканую рубаху и передник гидрангианской крестьянки, от своих принципов и убеждений она не отказалась.
Горгорианцы почти не сталкивались с сопротивлением местного населения: щедрость варваров на затрещины и тумаки, нередко приводящие к летальному исходу, была широко известна. Позволить себе дать отпор наглецам могли только аристократы, поэтому храбрость гидрангианской крестьянки поразила видавших виды завоевателей.
— Не твое дело, старая кочерыжка! — ответил кривоногий патрульный, приобретая более чем нездоровую красноту выше подбородков. — Если я тебя спрашиваю, значит, так надо! А еще мы тебя щас сделаем, э, миляги? — Он компанейски подмигнул своим людям, демонстрируя многочисленные шрамы, пересекавшие его лицо во всех направлениях. В результате подмигивание выглядело так, как будто он страдает от спазмов.
— Вр-р-р.., верняк, атаман.
— Если ты чего сказал...
— Ну!
— Сделаем ей что?
Кривоногий нахмурился, что выглядело лишь самую малость страшнее его улыбки, и, вытащив из-за пояса нагайку, стал лупить ее ручкой недогадливых подчиненных.
— Слушать сюда! Если я сказал, что мы щас сделаем ее, то последнее, что вы, козьи выкидыши, должны делать, — это отвечать мне! Вспомните, когда мы скакали по степям или объезжали дикие пустоши Лишайникового Плато и я говорил: «Вон беспомощный крестьянин, окажите ему соответствующую почесть», — разве вы стояли вокруг, уперев пальцы в задницы и спрашивая «Какую почесть?», словно никогда не видали кишок врага, пышащих паром на концах ваших пик ярким свежим морозным утром?
Все патрульные как один уставились в землю и смущенно покашливали. Это еще больше разозлило старшего.
— Что вы делали?! — зарычал он.. — Вы скакали и делали этого урода прямо на месте, вот и все! Что случилось с боевым духом нашей команды?!
— Блош'ди, — сказал самый младший горгорианец.
Рука кривоногого резко метнулась вперед и пережала горло юного смельчака.
— Что?!
— Я сказал, сэр... — Беспомощный пленник судорожно сглатывал, тонкая синева медленно заливала его щетинистые щеки. — Я сказал, что сейчас у нас нет лошадей.
— Думаешь, я этого не знаю? — заорал старший патрульный и отшвырнул его в сторону. — Но эти горы — овечья, а не лошадиная страна. Земля такая обрывистая и каменистая, а тропки такие узкие, что если бы мы взяли лошадей выше в горы, то большую половину пути вели бы их в поводу — заместо того, чтобы сидеть сверху как цивилизованным людям. И то бы важный разворот давал еще одну бедную клячу с поломанной ногой. Что толку тогда тащить лошадей в горы?
— Ну.., мы бы их съели, атаман.
На этот раз кривоногий сработал плеткой, одним ударом отхватив полбороды проштрафившемуся гурману.
— Дышло в охвостье мы съели бы! — выкрикнул он. — Да ты хоть пробовал те ошметки, которые эти гидрангианские жулики делают из доброго честного куска конины? Да с этого бы зарыдал взрослый мужчина!
Пока дискуссия продолжалась, Людмила с кряхтением встала на ноги, огладила юбку и подняла корзину с младенцами.
