Пьетро выбрался из кареты, но не прежде, чем убедился, что шляпа его сидит на голове именно так, как нужно, — к шляпе Пьетро относился трепетно, во-первых, потому что она была подарком правителя Лукки, а во-вторых, потому что она являлась единственным украшением его гардероба. Но и дорогая щегольская шляпа с длинным пером не удержала толпу от вздоха разочарования. Пьетро попытался убедить себя, что не его персона вызвала этот вздох. Он почтительно протянул отцу руку.
Длинные пальцы поэта впились юноше в локоть — Данте опирался гораздо тяжелее, чем можно было предположить при взгляде на его сухощавую фигуру. Башмаки Данте коснулись мостовой, и толпа отступила на шаг, вдавив задние ряды в стены.
— Проклятые кареты, — пробормотал великий поэт. — Вот к всаднику толпа никогда бы так близко не подошла.
Джакопо выбрался через противоположную дверь, обошел карету и теперь ухмылялся рядом с отцом и братом. Велев слугам взять багаж, они проследовали за управляющим.
Толпа расступалась в благоговейном страхе. Собрались, чтобы взглянуть на Данте, думал Пьетро; будут потом рассказывать за кружкой вина, как чудом избежали сглаза. Данте действительно смотрел тяжело, но как раз таким взглядом не сглазишь.
Вслед за управляющим Данте, Пьетро и Джакопо прошли под аркой, украшенной массивной костью.
— La Costa, — сказал Данте. — Я совсем забыл. Эта кость — все, что осталось от чудовища, которое веронцы уничтожили в незапамятные времена. Арка разделяет пьяцца делле Эрбе и пьяцца дель Синьория.
Они были в самом центре города.
Узкая улица вывела их на площадь, окруженную как старыми, так и новыми домами. Площадь украшали многочисленные флаги из золотой парчи и шелка, а также представители самых благородных и богатых семейств Вероны. Эти последние, наряженные в гонеллы тонкого сукна или в подчеркивающие стройность фигуры и оттого более модные дублеты, вышли приветствовать Данте Алагьери.
И здания, и флаги, и стройные ряды аристократов были великолепны, но Пьетро глаз не мог отвести от знамени, развевавшегося на центральной колонне. В свете факелов юноша различил вышитую на знамени лестницу о пяти ступенях. На верхней ступени восседал орел с лавровым венком в царственном клюве. У подножия лестницы скалила зубы борзая собака.
Il Veltro. Большой Пес.
Толпа расступилась, и взорам приехавших предстал человек, более похожий на бога, спустившегося с небес. Он был очень высок, чрезвычайно широкоплеч и невероятно тонок и гибок в поясе, словно хлыст. Одежда его, несомненно дорогая, отличалась изысканной простотой — светлая камича[8] тонкого сукна с большим воротником, представлявшим собой два треугольника, сверху фарсетто[9] из кожи оттенка бургундского вина. Спереди на фарсетто вместо традиционной шнуровки поблескивали шесть металлических пряжек. Кольцони[10] были в тон фарсетто, только темнее, почти черные. Сапоги из мягкой кожи доходили до колен; дважды отвернутые голенища образовали изящные валики вокруг стройных икр. На непокрытой голове красовалась грива каштановых волос с несколькими светлыми прядями; казалось, волосы повторяют танец пламени.
Более всего Пьетро поразили глаза Большого Пса. Взгляд, острый, зоркий, ястребиный, не мог принадлежать простому смертному. Даже в темноте глаза Кангранде пронзали синевой, какой не каждый день способны похвастаться небеса. В глубине этой синевы, подобно ангелам перед рассветом, затаился смех.
Кангранде делла Скала со своими приближенными, родичами, союзниками вышел, чтобы поприветствовать величайшего из бедняков вселенной, человека, владевшего только одним богатством — словом.
Данте отпустил руку Пьетро и прошествовал на середину площади. Там он снял свой шаперон[11] и положил его на нижний обрез стены, как делал сотню раз с момента изгнания. Каждый раз от него ожидали речи. Однако поэт знал, когда жесты красноречивее слов.
С облегчением Пьетро наблюдал, как Кангранде наклоняется за немодным шапероном. Тогда-то Пьетро в первый раз увидел знаменитую улыбку Большого Пса, allegria; правитель Вероны снисходительно повертел в руках головной убор Данте.
