Возница повел лошадей за дом, к конюшне. Кайрен постучала в дверь и позвала:
— Гвенни, это я, открой, пожалуйста.
Дверь со скрипом растворилась, оттуда выглянула заспанная девочка-послушница и непонимающе уставилась на Кайрен, потом на меня.
Кузина еще раз помахала мне рукой и скрылась.
***
Я пошел напрямик через лес, кое-где проваливаясь чуть ли не по колено в снег, кое-где по влажной оттаявшей земле.
Когда на землю легли косые солнечные лучи, я шел через старый ельник милях в двух от дома. Сейчас, когда деревца подлеска еще не раскрыли листьев и молодая хвоя светилась зеленью и золотом, здесь было вовсе не темно и не мрачно.
Лес просыпался. Птицы уже принялись за работу — торопились охмурить своих будущих женушек. Чиркал, будто вертел точильный круг, зяблик. Зарянки выговаривали: «Разве-я-не-славный-женишок?!» Синицы умоляли: «Будь со мной! Будь со мной!» Теперь эта брачная вакханалия будет преследовать меня до самого вечера.
Я присел отдохнуть на узкой прогалине. Всю середину ее занимал большой снежный остров, а по краю, у еловых стволов ютились аж три муравейника. Муравьи уже вылезли греться на солнце и копошились на вершине купола, словно черное бурлящее варево. Я похлопал по ним ладонью и слизнул с пальцев муравьиную кислоту. Потом мне пришла в голову еще одна идея.
Я протянул муравьям еловую шишку и, когда пяток черных солдат перебрался на нее, положил шишку на снежное поле. Муравьи тут же заметались, как потерпевшие крушение моряки на плоту, забегали, касаясь усиками снега. Я построил для них мост, соединив тонкой веткой шишку и «берег», и загадал: если хоть один, из них выберется из снежного плена, мне удастся сохранить дом.
Муравьи все так же бестолково суетились, забирались на ветку, но, пройдя по ней шаг-другой, тут же поворачивали назад. Наконец один, самый любопытный, пополз дальше. Я следил за ним, боясь вздохнуть. Как всегда бывает, я сам поверил в собственную выдумку. Если он выберется, то и я сумею одолеть аристократов.
Он прошел уже больше половины пути, но вдруг остановился, завертелся, отчаянно шевеля усами, и вдруг повернул назад.
«Ах ты, тардская морда!» — подумал я, досадуя и на него, и на себя. Надо же, нашел, на кого ставить — на тупую скотину, у которой, наверное, даже страха смерти нет!
Муравей меж тем вернулся на свою шишку-плот, обежал всех прочих пленников, щекоча каждого усами и… Тут я не поверил глазам. Они все, один за другим, поползли по мосту. Время от времени «впередползущий» возвращался, чтобы проверить, все ли в порядке у следующего. Так в полной гармонии и идиллии все перебрались на твердую землю. Лишь один ошибся: пополз в другую сторону, выбрался на снег, побегал немного и замер. Заснул от холода. Я осторожно выловил его и перенес на землю.
Мне стало стыдно: скотинка оказалась человечнее меня. А я достоин своих родичей-аристократов, если вот так играю с живыми существами.
***
Я пошел дальше и скоро выбрался из ельника в поля. По правую руку на холме, окруженный куртинами кустов шиповника, возник наш дом. И я снова остановился, чтобы взглянуть на то, ради чего готов сражаться со всеми асенами Лайи.
Любому человеку, хоть что-то понимающему в архитектуре, дом показался бы ужасным. Он был слеплен из трех непохожих друг на друга частей. Северное крыло, построенное почти сто лет назад из серого камня, грубой кладкой, плоской крышей и двумя квадратными башнями больше всего напоминало крепостную стену. На первом этаже были службы — кладовые, конюшня, каретный сарай, второй же представлял собой большую свалку всего, что прежние хозяева не захотели выбросить. Я некогда с восторгом эту свалку разгреб и устроил на втором этаже свою коллекцию самых разных предметов, собранных мной в доме и округе, с помощью которых я смог отправиться в путешествие по другим временам. Старая посуда, мебель, детские игрушки, ржавые наконечники стрел, женские украшения. Все они становились для меня ниточкой, ведущей к их прежним хозяевам. Сюда же этой зимой переехали вещи, принадлежавшие отцу и матери. По вполне понятным причинам я не хотел говорить с ними при посторонних.
