Но бесстрашие Моны Белинды простиралось не только на хищников, но и на укротителя. Его демонический взгляд, магия его воли, мощь его мужества — все сбегало с нее, как вода.
Он давно уже был побежден ее необычайной красотой, но при захватывающей, изнурительно трудной работе совершенно этого не осознавал. Он влюбился в Мону Белинду, она же где-то в вышине поводила головкой на длинной жирафьей шее, пребывая в изумленном самосозерцании, и на его пылкие взоры отвечала холодным взглядом по-индюшечьи круглых глаз, который мог скрывать все — и ничего.
Вот так она однажды и вышла в тот особенный вечер — вышла на манеж, поклонилась публике и заняла свое место под древом познания, даже не удостоив это древо хотя бы любопытствующим взглядом.
Потом выпустили неопасных зверей. Антилопа, обезьяны и слон протрусили в тупой покорности вокруг арены, приветствуя публику, и разбежались по своим местам, заняв привычные позиции. Вскоре последовал выход Адама с четой львов и королевским тигром.
И вот все заняли положенные места — тигр, пригнувшись, сел возле белых ног Моны Белинды, два льва вплотную друг к другу встали сбоку от нее, антилопа взяла из ее протянутой руки корм, а слон — ибо змею невозможно выдрессировать до такой степени — своим змееподобным хоботом потянулся к яблоку на ветке, и тут укротитель посмотрел на свою Еву, и ему захотелось поймать ее взгляд. Но она безучастно глядела на публику, как в зеркало, в котором тысячекратно отражалось ее изумление собственной красотой, великий триумф ее жаждущего поклонения тщеславия. Дрессировщик предельно напрягся, пытаясь воздействовать на нее. Она не отреагировала. Зверей охватило легкое беспокойство. Слон слишком резко бросил яблоко ей на колени, оно ускользнуло от ее протянутой руки и упало на песок. Это предусмотрено не было.
Она вопрошаюше подняла глаза на дрессировщика, и он вложил в ответный взгляд всю свою колдовскую силу: яблоко поднимать нельзя, любое неожиданное движение может насторожить зверей. Она все так же вопрошающе смотрела на него. Он повторил безмолвный приказ. И тогда она наклонилась, протянула руку к яблоку, но при этом, чтобы сохранить равновесие, ее нога подвинулась и оказалась у самой пасти тигра, и тот злобно отпрянул и пригнулся.
Случилось все не в этот миг. Случилось все лишь секундой позже, в тот момент, когда дрессировщик понял, что Мона Белинда не поддается гипнозу, — она не послушалась, и именно это вызвало раздражение зверей: его слабость, а не чуждый им запах Моны Белинды. Ибо пред нею он был безволен и слаб. За осознанием этого последовал молниеносный головокружительный провал в страх и неуверенность, власть всецело ускользнула от него, он был ничто в глазах этой красивой куклы, он на секунду перестал существовать.
Звери почуяли — центр, из которого управляли их побуждениями и движениями, распался в ничто. Их стремительного порыва было не удержать.
Тигр нанес быстрый удар.
Может быть, укротителю еще и удалось бы совладать со своими тварями, если бы все случилось на репетиции. Но шло гала-представление, решающее представление на виду тысяч глаз, устремленных к нему, к его поражению. В публике поднялся панический вопль. Не будь публики, возможно… Но любое «возможно» — это не возвышение, стоя на котором так удобно держать в узде свой мир…
Он и сам не помнил, как подхватил залитую кровью Мону Белинду и унес в безопасное место. В это время тигр терзал антилопу, львы метались, рыча, по арене и хлестали хвостами песок, слон, громко трубя, крушил древо познания. Не потерявшие присутствия духа униформисты подняли решетку, отделяющую арену от клетки львов, а там и остальные звери спаслись в своих клетках.
Тигр как великий победитель остался на арене и начал пожирать антилопу.
Когда Мона Белинда поправилась, укротитель предложил ей руку и сердце. Вероятно, он думал, что этим осчастливил ее, обезображенную страшным шрамом. Он чувствовал себя щедрым дарителем — отнюдь не тем, кто должен как-то загладить свою вину. Никому из циркачей не пришло бы в голову считать его виновным, тем, кто погубил ее жизнь, ибо опасность и риск неотъемлемы от этой профессии в точности так же, как для чиновника обязанность ходить на службу даже при плохой погоде. Итак, предложение ни в коей мере не было сделано укротителем ради возмещения того несчастья, которое принес Моне Белинде его замысел, и жалость из-за ее теперешнего уродства здесь не сыграла никакой роли. Ибо влекла его не ее красота, так жестоко пострадавшая, а ее оцепенелая, неподатливая натура, в которой ему виделись признаки неких сил, намного превосходящих его искусство.
